Переходный период. Петроград – Виипури, ноябрь 1921

Когда Олю научил грамоте доктор Хендриксон, отец стал привозить дочери прессу из столицы, считая, что выполняет свою часть воспитания.

Он с гордостью слушал, как дочь все лучше и лучше читала его любимые колонки уголовных новостей. Мама при этом зажимала уши и вместе с вечной спутницей – корзинкой рукоделия – выбегала к Фросе на кухню. Она считала, что десятилетней барышне не следует знать таких страшных и неприличных вещей.

Но к слову сказать, Оля все равно не понимала, что за сказ про «девицу», которую нашли у Обводного, и чего ее там нашли. А разборки извозчиков на Лиговке – это, вообще, хандра смертная. Читала она, думая совсем о другом:

– «… Раненого приезжего казака доставили в санчасть управления железных дорог, где тот скончался от потери крови. Виновником стычки назвали покойного, оскорбившего, прилегших у постоя после ночного, извозчиков. Вещей при нем не оказалось, хотя по свидетельствам очевидцев, казаку оторвали руку уже после того, как он закинул тяжелые чемоданы в коляску на спящего извозчика …» Папа! А в Петербурге больше колясок, чем у нас на вокзале?

– Угу… Читай…

– Папа! А кто там служит извозчиками? Финны или русские?

– Хм.. Русские бывает, бывает калмыки, много чернобородых с юга… Там финнов мало… Только, если богатых. А простые финны залив любят, да свободу. У Невы-то им скучно!

– Папа! А извозчики ночуют, как у нас, в колясках, или у них дома свои есть?

– Читай- читай! Что тебе извозчики? Там извозчики тоже – беднота приезжая!

– «…У Собора Святой Троицы перед праздником был найден младенец, подброшенный заблудшею душою с повинною запиской. Младенца передали в детскую больницу под именем Татьяны Соборовой, в честь покровительницы…»

Еще пара другая отчётов сыска, и отец уже дремал под пестрым домашним одеялом. Оля пыталась протестовать против этой отцовой привычки, но мамка Фрося строго-настрого запрещала его будить:

– Ты чего ж удумала, чучундра?! Он же поди не спамши! Он же в Петербурке своем все дни на фабрике. Мне Степан грил, что быват, и ночам там сидять. Все чего-то делат-делат. Грит, по неделям проваливается, как в шайтан, и даже на обеды не ходить. Рабочие-то нонче дурныя все: то «забастовка», то «стачка» … Как вот на них управу найтить?

Пролетали дни отцовского внимания, как сны бестелесные. Только утром в понедельник в опустевшем без отца доме, мамина спальня пахла его любимым сиреневым мылом…

                                                             ***

Оле так вдруг захотелось залезть в родительскую теплую ковать и забыться там в покое хотя бы на часик… В машине же, несмотря на усталость, она не могла расслабиться и заснуть по-настоящему, как ЭТОТ!

Подумала так и вздрогнула – «ЭТИМ» она бы вслух никогда его не назвала. Андрей с детства был ей другом, а тем более теперь, когда он стал ее мужем.

«Месье Андре Перов!»

Но какая-то недосказанность прошлого обуревала. Брезгливость и недоверие сопровождали ее с того самого дня, как они расписались, и Андрей первый раз посмотрел так странно. Точно это самая значимая его победа.

Она, по-прежнему придерживая его голову, зажатая с одной стороны отсыревшей обшивкой холодной автомобильной двери и с другой – жарким телом Андрея в колючем конторском пальто. Навязчиво поправляла перчаткой рыжий отворот своего рукава, прокручивая в голове одни и те же мысли:

«Я бесконечно благодарна Андрею. – Кочка. Голова. Мех. – Только уехав с ним из Петрограда, возможно прекратить эту пытку. – Лужа. Голова. Мех. – Мне плохо сейчас, но так надо. Я благодарна ему без меры…»