Переходный период. Петроград – Виипури, ноябрь 1921

«Надо, надо как-то найти свое место в этой жизни. Надо что-то делать! Надо создать свой мир, свой круг друзей! Может он будет не хуже других, Серапионовых братьев, там, или Зеленой лампы, например, – совсем детский разум искал выход, – Все только и говорят, что о судьбах мира и о политике… А я не хочу, чтобы эфир вокруг наполнялся дурными словами. Эта грязь пусть остается за порогом моего дома! Пусть Володенька только вякнет про свой госпиталь, враз его от Тони отсажу!

Мир спасет красота! Да-да! В мире столько красоты! В мире столько человеческого гения! Этого хватит на всех! В альманахе из Европы – великолепие и блеск, картины, скульптуры, книги – человечество спасет себя творчеством! Я уверена! Да! Теперь точно знаю, я – спасу тех, кто рядом!» – думала она, уже начиная волноваться от новых идей.

– Ефросиня! Доброе утро! Принеси мне от папы приборы, я письма писать буду! – повеселевшая Оля встретила маму Фросю за ширмой. Стягивая с себя ночную сорочку, деловито добавила, – и вечером гости будут, попроси у мамы на цукаты, как на прошлой неделе, или спеки чего-нибудь…

Недовольная Фрося, помогла с завязками на свежевыглаженной льняной рубашке. Затем – с рядом маленьких пуговок до самого подбородка на Олином сером платье в пол. Выкатив нижнюю губу, она сосредоточенно щурилась на каждую петельку и проворно шевелила полными натруженными пальцами.

– Гости… Никаких пирогов! Давеча, вот, опосля службы мы курником закусывали-с, пока вы тут, мамзель, валямшись! Вот теперь неделю жди!

– Ну, Фросенька! – Оля любовно приобняла кормилицу за широкую спину, – ну не злись! Меня тут люди очень расстраивают, понимаешь? Они – злые! А я не умею их не слушать. Ты вот Степана утром вчера бранила, что он двери на ночь не запер, почему? Дома-то мы никогда двора не закрывали… Да?! Потому что ты тоже здесь людей боишься!

– Просто Степан – олух! Его грех не бранить-то, и жена евойная – дура калмыцкая! – стала оправдываться Ефросинья.

Оля поспешила ее одернуть:

– Нет-нет! Слышать не хочу дурных слов! … Подай гребень… Ты, Фросенька, подумай. Они тебя к себе в цоколь не пустили, так ты теперь со мной за стенкой живешь. Разве плохо? Матрена тебя избегает, так ты на кухне, как королева ходишь. Скажешь, тоже плохо? Ммм? – Оля, удивляясь своей убедительности, ловко закрутила на затылке гордый улыбающийся бублик, и победоносно закончила, – просто надо во всем искать хорошее и полезное!

Удивленная смене настроения молодой хозяйки, Ефросинья согласилась во всеми доводами умненькой Оленьки. Лишь бы не как вчера:

– Да, правда твоя. Больно хорошо мне с тобой! А нет бы, так скисла б я за год, с ихними мальцами в цоколе сидемши… Но печичь ничего не буду, так и знай! Не хочу на кухне марь нюхать. Пусть Матрёна сама хлопочет.

Дальше Оля не ходила по квартире, а летала все утро.

Написав наскоро пригласительные карточки на вечер, Оленька решительно отослала их друзьям с первым посыльным.

Отцу на фабрику собрала вчерашние недочитанные газеты. Зная, что он не заходил утром в столовую, подложила ему в карман рабочего пальто яблоко.

Когда Степан поднялся забрать отца, Оля даже поулыбалась ему, хотя и недолюбливала шофёра.