Переходный возраст

Вечером он подошел к ней, тяжело переставляя толстые отекшие ноги, и тихо сказал:

— Ты. Рылась. В моих вещах.

— Максим, ты должен объяснить мне… — начала Марина.

— Ты. Отвечай.

— Как ты разговариваешь с матерью?!

— Ты. Рылась.

— Да, и очень правильно сделала, что рылась! Максим, ты должен понять, что я делаю это не по какому-то злому умыслу, а потому, что ты мой ребенок и я хочу тебе только…

— Я не ребенок.

Она испуганно заглянула в его бессмысленное бледное, похожее на большую оплывшую восковую свечу лицо и добрым искусственным голосом сказала:

— Максимочка, давай мы с тобой завтра сходим к врачу?

— Нет. — Он медленно покачал головой. Потянулся к вазочке с шоколадными конфетами, взял «Белочку», быстро развернул, затолкал в рот.

Она заметила, что по его носу, увязая торопливыми лапками в жирных порах кожи, ползет муравей. Протянула руку, чтобы стряхнуть, однажды я видела, как они ползали прямо по нему но Максим отшатнулся и хрипло сказал:

— Не смей. Ты. Не смей ко мне прикасаться.

«Ты». Марина вдруг подумала, что уже и не помнит, когда он в последний раз называл ее «мамой». И еще подумала, что, может быть, не так уж и хочет слышать это слово из его чавкающих слюнявых губ.

Муравей добрался до ноздри и резко затормозил, растерянно помахивая усиками и передними лапками над темной сопящей бездной. Немного помедлил и решительно нырнул внутрь.

— И не смей входить в мою комнату, — сказал Максим. — Ты поняла?

Какую-то силу,

я не ребенок

неизвестную ей, но непреклонную и спокойную силу почувствовала она в нем, и перед этой силой она сама была маленькой, беспомощной и глупой. И эта сила — чем бы она ни была — подчинила ее волю и вынудила ее сказать:

— Да. Я поняла.

***

Она старалась не задумываться над этим, но все же иногда… иногда она задавала себе вопрос: а любит ли этот мальчик хоть кого-нибудь? Ее — вряд ли. Ни малейших признаков сыновней привязанности он давно уже не выказывал; скорее он ее просто терпит. Сестру — тоже не любит. Хотя раздражает она его немного меньше. По-видимому, для Максима их совместная жизнь — своего рода симбиоз. Он получает здесь питье и еду, они… что получают они? Возможно, «симбиоз» — не совсем то слово… «Паразитизм» будет точнее.

Отец? Также оставляет его абсолютно равнодушным — впрочем, это у них вполне взаимно. Друзей у Максима нет. Животных он боится и даже, пожалуй, ненавидит — достаточно вспомнить того котенка… а лучше не вспоминать.

Два месяца тому назад Марина купила в переходе метро маленького серо-полосатого котенка.

Вика пришла от покупки в восторг, привязала к нитке шуршащий фантик и посвятила весь вечер заигрываниям с Новым Федей. Максим кинул на котенка быстрый неприязненный взгляд и удалился в свою комнату.

Сначала Федя стеснялся. Он забился под батарею и, не шевелясь, жадными глазами следил оттуда за сложными передвижениями загадочного фантика. Но потом все же соблазнился, пару раз высунул из-под батареи растопыренную когтистую лапку и, еще через пару минут, решительно вышел на охоту.

К вечеру он уже освоил диван, кресла и занавески, приспособил обои в коридоре для своих профессиональных точильных нужд и запомнил, где стоят его блюдечки.

За ужином Максим ел необычно мало — все больше наблюдал за поведением нового жильца. Федя, в свою очередь, интересовался Максимом — поначалу издалека, с противоположного конца кухни, а потом…. Потом Федя оформился в воинственную дугу, поднял тощий, загнутый в кольцо хвост, отчего неожиданно стал похож на мультипликационную макаку, и как-то полубоком, бравой подпрыгивающей иноходью ринулся к Максиму. У самых его ног котенок притормозил, уцепился когтями за штанину и принялся карабкаться вверх, повисая на передних лапах, пища и соскальзывая, словно неопытный скалолаз над пропастью.

Вика засмеялась. Максим, побледнев, в ужасе уставился на котенка. Затем резким движением стряхнул его со штанины (котенок отлетел метра на два) и, продолжая отчаянно дрыгать ногами, захлебываясь слюной, завизжал: «Убери-и-и! Убери! Убери! Убери! Убери!», после чего убежал в детскую.

Марина тогда решила, что реакция сына — последствие давнишнего нападения на него Старого Феди. Детская психологическая травма. И подумала: через пару дней привыкнет.

Оказалось, что никакой «пары дней» в запасе нет. На следующее утро она нашла Нового Федю, съежившегося и трясущегося, на кухне под батареей, в лужице крови. У Феди было

откушено

оторвано правое ухо. Левое болталось на маленькой ненадежной ниточке кожи.

В тот же день Федя был срочно эвакуирован к дальней родственнице бабе Мане, которая жила в поселке Кучино. Баба Маня котенка выходила, но в возрасте трех месяцев он все равно умер — от какой-то неизвестной кошачьей болезни.

***

Так вот, получалось, что этот мальчик никого не любил.