Переходы

Спутников моих держат в соседних помещениях. В коридоре стоят на страже двое — совсем еще мальчишки, рядовые Гуардиа-сивиль. Мэр прислал деревенского врача, чтобы тот нас осмотрел — решительно непонятно зачем, поскольку завтра нас отправят туда, где здоровье наше может стать только хуже. Врач оказался совсем молодым, наверняка недавний выпускник, начинающий карьеру в провинции. Едва он вошел в камеру со своей медицинской сумкой, я ощутил определенное презрение с его стороны. Проявлялось оно в резкости движений, поджатых губах, отрывистости реплик. Когда дверь без стука распахнулась, я писал вот эти слова («Спутников моих держат» и так далее). Увидев, чем я занимаюсь, он спросил по-французски, почему я пишу — не что, а почему.

— Потому что мне нечем больше заняться, — ответил я.

Он подошел к столу, взял листок бумаги, на котором я писал, — тот самый, который вы сейчас читаете.

— Что это такое?

— Роман.

— Вы роман пишете! — Он пробежал листок глазами. — И о чем будет этот ваш роман?

Я представил себе глаза Мадлен.

— В первую очередь, полагаю, о любви.

— Любовь! — Он улыбнулся. — Любовный роман! — И метнул на меня презрительный взгляд. — Вы неумный человек, сеньор. — Нагнулся, так, что лицо оказалось на одном уровне с моим. — Неумный еврей, — добавил он очень медленно. Ответить мне было нечего. Да и что такому скажешь? — Как вы можете, при сложившихся обстоятельствах, тратить время на такое? Вы же понимаете, что умрете?

— А что мне еще делать?

— Что-нибудь! Хоть что-то! — воскликнул он, грохнув кулаком по столу. Достал из сумки стетоскоп, вставил резиновые наушники в уши. — Кончилось время романов, дедуля. Пришло время действовать.

— «Здравый смысл говорит нам, что все земное мало реально, — продекламировал я, расстегивая рубашку, — и что истинная реальность вещей раскрывается только в грезах».

Я почувствовал на груди ледяной укус стетоскопа.

— Чушь какая, — заметил врач.

— Это сказал Бодлер. И слова эти столь же истинны сегодня, как и почти столетие тому назад, когда они были написаны.

— Вы неисправимый еврей с очень плохим сердцем. Еще одно потрясение вас добьет. Вы бы лучше покончили с этим своим любовным романом. Нет в нем для вас никакого смысла. — Он убрал стетоскоп в сумку и вынул грушу, чтобы померить мне давление.

— У меня в кармане пиджака тридцать одна капсула морфина. Я намерен проглотить их все сегодня, здесь. Каково ваше профессиональное мнение: этой дозы достаточно, чтобы меня убить?

Похоже, я его этим вопросом не ошарашил. Он немного подумал, прежде чем ответить:

— Не мгновенно. Вы сперва потеряете сознание, примерно через двадцать минут или полчаса после начала всасывания, прежде чем умереть через несколько часов. — Он записал, какое у меня давление, убрал грушу в сумку. — Неприятность в том, что утром, после обнаружения вашего тела, снова пошлют за мной. — Он закрыл сумку, помедлил. — Как вы понимаете, я готов проследить за процессом, убедиться, что все прошло гладко. Тогда мне не придется завтра приходить снова. — Медик этот, полагаю, был садистом и в душе радовался предвкушению того, как станет свидетелем моей смерти. — У меня еще не было возможности наблюдать физиологические последствия передозировки морфина вживую.

— В таком случае давайте я приму таблетки прямо сейчас.

— Постойте, — возразил он, — мне нужно осмотреть других евреев из вашей группы. Если для вас это не так важно, я предпочел бы, чтобы вы дождались моего возвращения. Я принесу стакан и графин с водой. С водой всасывание лучше. Вернусь через несколько минут. Договорились?

— Да, я подожду. А в ваше отсутствие допишу книгу.

Он снова оскалился.

— Только чтобы конец у нее был счастливый, как во всех любовных романах! — Он встал, взял сумку, открыл дверь. Прежде чем закрыть, обернулся и, упреждающе воздев палец, добавил: — До моего возвращения ничего не глотайте.

— Да уж понятное дело, доктор, — пробормотал я, когда он закрыл дверь.

[63]

Царапаю эти слова в гостиничном номере, все еще дожидаясь возвращения врача, мучимый желанием закончить историю до его прихода, чтобы начать глотать капсулы с морфином, которые так долго носил с собой именно на такой вот случай. Да, именно здесь все и закончится. Конец совсем близок, я это чувствую. Слова эти станут для меня последними. Станут финалом этой книги. Разумеется, близость конца меня тревожит. Увечное сердце бьется быстрее, чем следовало бы. Думаю про Мадлен, сердце одновременно и плачет, и утешается. Конец истории — всего лишь начало следующей.