Переходы

— Возможно, — сказал я, вновь погружая иглу в чернила, а потом втыкая тебе в плечо, стараясь делать это как можно безболезненнее, — возможно, в этом все и дело.

— Дело, скорее всего, в чувстве вины. Но там произошел несчастный случай. Какая вина, если это несчастный случай?

— Возможно, не просто вина. — За разговором я продолжал работать: набрать чернил на иглу, проколоть кожу, оставить темно-синюю точку. — Возможно, восстановив в памяти тот момент, вы вспомните нечто особенное и сумеете понять, что на самом деле произошло. Возможно, терзает вас не вина, а что-то другое — необычайное и отчасти даже сверхъестественное по своей природе.

Ты устремил взгляд вперед, во тьму трюма.

— Я врач. Мне часто доводилось видеть трупы. Люди нередко умирали на моем попечении, случалось, что у меня на руках. Но меня все преследует память об этом юноше.

— Возможно, доктор, преследует вас не просто память. Не рассматривали вы вероятность… — начал я и осекся, дожидаясь, когда придут нужные слова.

— Какую вероятность?

— Вероятность того, что этот юноша… юноша… — Не зная, как продолжить, я вонзил в тебя иглу, но слишком волновался, и она вошла слишком глубоко. Ты дернулся. Я вытащил иглу, однако из прокола показалась кровь.

— Я думал, ты знаешь свое дело! — рявкнул ты.

— Простите, — сказал я, стирая с твоей кожи красную каплю.

— Нужно обработать рану.

— Погодите, прошу вас, я почти закончил. Такого больше не повторится.

— Говори поменьше — будешь лучше делать свое дело. Да и разговоры какие дурацкие! Совершенно беспочвенные домыслы!

В полном молчании я продолжал погружать иглу в чернила и прокалывать твою кожу. Сокровенный миг миновал, но я был так близок к цели, что не мог остановиться.

— Я лишь пытаюсь вам сказать, — продолжил я по возможности невозмутимо, — что причиной ваших ночных мучений может быть то, что вы… не тот, кем себя считаете. Вернее, вы больше, чем думаете. Допустим, что там, на острове, вас посетила некая догадка касательно обычаев туземцев. Любопытство стало причиной обмена, совершенно нежданного, обмена душами — понимаете, к чему я клоню? Возможно, Коаху сейчас у вас внутри. Или он и есть вы.

Рисунок был готов. Я полил его морской водой, чтобы смыть лишнее и остудить покрасневшую кожу. Я не исполнил твоей просьбы и не изобразил Деву Марию. Я вытатуировал тебе глаз — прекраснее всех предыдущих. Я знал, что ты разъяришься, что последствий не миновать, но хотел, чтобы глаз этот был перед тобою всякий раз, как тебе доведется увидеть свое отражение. Пока ты живешь в этом теле, глаз будет с тобой, он будет ловить твой взгляд в зеркале, напоминая о нашем разговоре. Я протянул тебе зеркало, а сам взял другое, чтобы ты увидел отражение.

— Ты что натворил? — произнес ты, мрачнея. — Где Мария, о которой я тебя просил? Зачем мне этот жуткий языческий символ?

— В напоминание о том, кто ты на самом деле. — Если стоять на своем, может, удастся донести до тебя правду. — Тот юноша и есть ты. Ты и есть тот юноша. Я видела ваш переход, видела собственными глазами, и совершила переход тоже, потому что отпустить тебя одного не могла. — Ты молчал, но от меня не укрылось, что душа твоя ожесточается. Ты замер. — Я — Алула. Та, что любит тебя. Я последовала за тобой. Тоже совершила переход. Я здесь, с тобой. — Ты поднялся, взял рубаху, накинул на плечи, стоя ко мне спиной. Миг миновал, но даже понимание этого не могло меня остановить. Нельзя было останавливаться, не сказав всего, что тебе нужно было знать. — При переходе что-то пошло не так. Ты этого не помнишь — или вспоминаешь в одних только снах. Но знай, кто ты на самом деле: ты — Коаху, не забывай этого. Ты совершил переход и должен совершить его снова. Закон гласит: не совершай перехода без обратного перехода. Я — Алула, и я никогда тебя не брошу. — Ты все молчал, застегивал пуговицы на рубашке. — Нам нужно, пока не поздно, вернуться на остров.

Только застегнув рубашку, ты повернулся ко мне и с дрожью в голосе произнес:

— Попомни мои слова, Жубер: ты будешь за это наказан. Ты безумец и глупец, и ты унизил человека, который спас тебе жизнь.

А потом ты ушел во тьму, даже не обернувшись. К концу того же дня ко мне подошел боцман Икар.

— Чего ты наговорил Робле? — спросил он.

— Ничего особенного.

— Как бы то ни было, он пожаловался капитану. Больше не смей с ним разговаривать. Посмеешь — будешь бит плеткой, и на сей раз выхаживать тебя Робле не станет.