Перехваченные письма

9 ч. вечера, сразу после телефона.

Моя д… и р… Д…! Пишу тебе сразу, чтобы еще раз подтвердить, что я нисколько не сержусь (да и за что я мог бы сердиться? Ты-то уж во всяком случае ни в чем не виновата!)

Какой неприятный случай! К тому же этот Боб такой нервный; впрочем, он производил впечатление достаточно gentlemanly[105]. Тут, по-видимому, не «боязнь потерять», а ревность и т.д.

Д… моя, как тебе должно быть это тяжело! Как ты действуешь в этом трудном случае? Добротой, лаской, «взыванием к selfcontrol[106] и мужскому достоинству»? Я бы хотел, чтобы ты Бобу что-нибудь хорошее от меня передала, но что его не обидит? Что я его очень люблю? Жалею, сочувствую? Нет, все это, вероятно, не подойдет: тут ведь выступила из глубины вековая первоначальная и стихийная ревность, зависть к сопернику и, следовательно, ненависть к нему. Как я желал бы ошибиться, как хотел бы, чтобы это была просто бесполая «боязнь потерять». Тогда через неделю все бы урегулировалось. Тогда не было бы желания во что бы то ни стало быть «единым властелином», духовным, разумеется («Ищет побед над душой, не насыщенья любовь» — М. Павский, III в. по P. X.).

Р… моя, целую и обнимаю тебя и жду, моя радость. Всякое насилие над любовью — грех, вроде хулы на Св. Духа, хотя, конечно, бывают смягчающие обстоятельства. В ожидании тебя я читал «L'amant de lady Chatterley» Lawrence[107] и сейчас буду продолжать (с грустью!). Начало очень хорошо.

Теперь я говорю — не по поводу Lawrence: «Препятствия? Тем лучше. Нет непреодолимых препятствий для меня».

Не рискуют ли мои письма не доходить до тебя? Вообще мне нужно, по возможности, знать всю обстановку. Звони мне, и в любой час я свободен. До свидания, моя бедная, милая, ласковая. С каждым днем я люблю тебя больше. Это как мое счастье, которое в каждый данный день больше предыдущего.

* * *