Перехваченные письма

Вчера был у Злобина, говорили о сладостном поле. Долго шел домой со свистом в ушах под синей зарей и думал о ядре золотом, хотя больше о себе. Написал после одну строфу и опять хорошо бежал за автобусом (дурак, ведь тебе 28 лет!), и потом сам автобус замечательно скользил на мягких своих шинах по пустырям до Place Daumesnil.

Как только Адамович приедет, первое заседание будет. Сомневаюсь, буду ли с «Дмитрием Сергеевичем» говорить о Любви, но я их недооценивал, это факт.

Масса работы, четыре доклада: 1. О любви. 2. В «Кочевье». 3. Для «Воли России». 4. Для религиозно-философского общества. А еще стихи, и чтение запущено, а главное — медитации.

* * *

Шел пешком мимо автомобильных магазинов, без мыслей, почти без тела, без плеч. У Злобина ужас меня объял при виде такой толпы. Во время разговора вдруг явственно слева откуда-то позвала смерть. Comme la petite phrase de Vinteuil[68]. Откуда-то извне. Злобин меня понял, но «промежуточных миров» он не чувствует, потому не поэт.

У Мережковских было отвратительно, все острили насчет вечера о любви и насчет моего «пансексуализма». Входя, забыл поздороваться с половиной присутствовавших. Целуя руку Гиппиус, ткнул в нее носом.

* * *

Не может быть хорошего искусства без хорошей метафизики. Какое счастье, что эту мою заветную фразу произнес Адамович. Прекрасный, чудесный разговор в Ротонде и в метро. Ждал я его долго и отчаялся, вдруг он как из-под земли, добрый такой, я ему ручку свою подарил на память о разговоре, хотя до сих пор мне ее страшно жалко. Существо не важно, перебивали друг друга, до того хотели говорить. День на это пропал, но никогда так сердцу моему не было радостно день потерять.

Вчера Дина была у меня, и я опять испытал силу физического ее притяжения сладостного — и как раз на том месте под мостом, где когда-то так часто ждал Таню.

* * *

До двух спал, потом до 3–4 писал статью о Минчине, в пустой квартире. В новой босяцкой клеенчатой фуражке поехал к Филиппову, потом к Б. П., с которой [замазано], примеривали платья и читали.

Встал в два, поехал к Черновым, где была одутловатая белесая Наташа. Пьянство необыкновенно сладким вином и Ида, которую я целовал, танцуя.

В субботу 25 был вечер Цветаевой, а до этого March'e aux puces. В Куполе был милый час в белой фуражке перед огромным растворенным окном рядом с красавицей которая, к сожалению, за меня заплатила.

Ирина Голицына — матери