Перехваченные письма. Роман-коллаж

Вчера я опять плакал, а она была без заботы добра и невнимательна, нежна и равнодушна, как всегда. Вообще все идет прекрасно, когда я усваиваю ее настроение, но она совершенно неспособна заметить мое. Видимо, мне всегда придется жить в каком-то искусственном подъеме, деланной радости. И потом страшное чувство ответственности меня давит, не прячу ли я от нее страшную правду боли для того, чтобы понравиться ей?

Нет, пусть лучше отвергнет, устанет, наскучит таким, как я есть, чем полюбит cette belle personnalité de parade militaire[143], в которую я так легко вхожу, когда я здоров, и с таким трудом надеваю, когда я хандрю. Полюби нас черненькими. От всего этого усталость и какое-то дикое разорение и унижение, подобно тому, которое испытывает нищий молодой человек, из последних денег играющий богатого. Только я знаю себя: чем ниже я поклонюсь сперва, тем выше выпрямлюсь. И к чему это все?

* * *

Рождество расцветает над лоном печали. Но нет, мне не будет грустно, я больше не хочу грусти, мне грустно от грусти и стыдно грустить. Вчера я шел каменный по вечернему оживлению, и конечно я был не прав, ибо бывают такие неудачные дни, нелепые встречи, не начинающиеся разговоры… Хотя есть и тепло в сердце, и сто тысяч даже не начатых тем.

Поразило меня на этот раз то, что я называю ее красотой, такой совершенной, такой грубой, древней и такой нежной и легкой, как тень: удивительная музыкальная однородность всего, смесь тяжести и нежности, неуклюжести и удивительной грации, мягкой, хотя она "все и валит на своем пути". Особенно волосы, которые я впервые рассмотрел внимательно, ибо не так был (не любя ее) ослеплен ее взглядом. Более красивых волос, совершенно золотых, тонких и мягких, как воск, я никогда не видел. Волосы всех знакомых моих кажутся сделанными из проволоки рядом с этими. Кроме волос Дины, которые торжественно неподвижны – величественны. Глаза же не так красивы, как я думал, но огромные, их жесткий и наглый взгляд – чудовище самодовольства.

Нет, я хочу ее любить. Это я виноват, что я ее не люблю, что я измучил себя до того, что мне больно с нею. Напугал себя до того, что мне страшно с нею. И стыдно плакать теперь, когда она так обращена ко мне, хотя скорее позволяет себя любить, чем сама любит. Впрочем, скрытная, как все звери, она знает, что, не показывая это, глубже растравит муку любви к ней. Так инстинкт ошибается, и получается вовсе наоборот. Я прихожу в отчаянье от этой непроницаемой веселости, и мне кажется, что я совсем чужой для нее. Я больше ничего не буду себе запрещать, но ничего не буду себя заставлять делать. Если молчится – буду молчать весь вечер, если захочется говорить тебе злое – буду говорить, но грустно и просто. Только я хочу тебя любить, любить, любить. Потому что это правильно…Ты опять замучена, и глаза твои закрыты веками от меня.

(На полях: Mais je ne peux pas travailler aujourd'hui[144], я слишком волнуюсь, хоть это и хорошо, потому что я хочу, я буду, я должен ее любить).

* * *

До чего мы похожи. Как мы мучились оба в кафе Мажи, так что даже томные французы нас жалели. Вот видишь, и сейчас еще время тебе уйти к здоровому и молодому. Но ты в безумии своей доброты и чистоты только прижимала мою руку к себе.

В безумии хотел в Кермесе[145] ломать аппараты (и действительно побил все свои рекорды), потом пошел в церковь, где шла служба, и молился, прося объяснить мне, что правда: расстаться с тобой или вечно тебя беречь, – просил вылечить меня, чтобы я любил тебя, не сомневаясь.

Страшное гадание около театра Одеон.

Я не нуждаюсь в тебе, потому что не нуждаюсь и в жизни. Но я презираю свою победу. Я нуждаюсь в труде, в Боге, в цели, в чем-то, что позволит мне за нею пойти, полюбить жить. Венчаю вас на радость и на горе. Как страшно.

Иногда горе помогает. За то, что она так жалостлива, за муку ее в сердце раскрылась бездна тепла и света к ней.

* * *

Боже мой, хуть бы это кончилось все. Как я устал от этой борьбы за твое внимание, за твое участие. Семь месяцев дикого напряжения нервов, слез, горя – и никогда, никогда ни единого теплого слова, и только этот вечно торжествующий, победоносный взгляд. Как мне все-таки не стыдно соглашаться на такие отношения. Никогда ни единого мгновения ты не интересовалась тем, каково мне. И потому мысль о встрече так тесно связана теперь у меня с чувством ожидания какой-нибудь новой грубости, новой обиды и невнимания, что в общем и не хочу тебя видеть. Мне просто очень больно тебя не видеть, но видеть, вероятно, еще тяжелей. И нет сил жить, дома такая нужда, нищета, нет сил работать. И зачем вообще ты со мной встречаешься, если в те краткие минуты, когда я тебя вижу, ты сосешь палец и даже не интересуешься со мной говорить ни о чем.