Перехваченные письма. Роман-коллаж

Печь очень греет, никогда не думала, что Salamandre – такое блаженство. Все расцвели. Миша был вчера в повышенном настроении, но очень радостен, были Дина, Бетя, Анчеры, все с детьми. А вечером Гингер и Проценки. Вот как мы провели день. Много подарков. Мой славный, теплый, думала много о корректуре. Где и как вы будете работать, ведь вам будут сильно мешать окружающие? Лучше не стоит заваривать эту кашу.

31 октября 1939

Сегодня целый день бегала, но обеспечила нашу семью на целый месяц: получила allocation за сентябрь, у художников сегодня была, получила три бумажки с двумя нулями и Левин мне должен половину этого. Я рассчитала, что около 1000 fr. у меня будет в месяц. На это уже можно жить, топить, за газ и электричество платить.

В смысле тревоги здесь пока спокойно, даже наоборот, все больше людей возвращается, школы и лицеи открываются, музей Trocadéro открылся, Palais des Découvertes. Лувр еще закрыт, но если так будет продолжаться, можно на все надеяться. Жизнь принимает все более нормальный вид. Людей с масками совсем не видать уже на улицах, а хозяева детских пансионов в далекой провинции жалуются, что у них забирают детей.

Изучаю систему D: débrouille-toi, démerde-toi![213] Надеюсь ее изучить, всегда пригодится, буду вам потом давать бесплатные уроки.

10 ноября 1939

Людей у нас бывает меньше, потому что все понемногу устроились и занялись своим делом. Приходит Гингер, и так как он любит общество, то почти всегда кого-нибудь приводит, чаще всего Блюмов. Лиду Червинскую он притащил. Но вряд ли она будет приходить. Я ее мило приняла, все, сколько-нибудь напоминающее спиртное поставила на стол: остаток Анютиного рома, остатки наливок и чай, но этого мало для такого алкоголика. Она была очень мила, мы даже перешли на "ты", слишком много общих воспоминаний и все-таки понимаем друг друга с полуслова. Но она бесплодна (это факт, ею же сообщенный мне), а я мать, она эмблема Montparnasse'a, а я из Montrouge'a. Трудно сойтись, но мне не скучно было столкнуться с ней.

Я всегда в эти дни готовлю целую кучу Мишиных вещей для починки и так коротаем два вечера в неделю. Другие вечера пишу письма и изредка читаю. Читаю Кафку, мне нравится, хотя тяжело даже читать.

17 ноября 1939

Вчера Левин явился, как черный ворон, и спокойно, эта мразь, заявляет, что получил письмо от своего homme d'affaires[214], и что Сусланского нашли виноватым. Parquet de Tours[215], воспользовавшись тем, что иностранец умер, свалил на него вину, несмотря на то, что показания жандармов были иными. У противников были деньги, связи и офицер sous les drapeaux[216]. Я всю ночь не спала от огорчения.

Боже, как страшно за эту женщину. Помните, когда вы были тут, я вам говорила, что мне снилось, будто Jeanne сошла с ума! Теперь я подумала, что мой сон вещий и что она с ума сойдет от горя.

Были сегодня с ней у Воловаца, адвоката, накинулись на него как две фурии… Но он очень человечен, как он умеет успокаивать… Дело далеко еще не началось, он просит ему не мешать. Счастью нашему не было конца… Милый мой, я не занимаюсь общественной деятельностью. Я никуда не хожу, но конечно, на горе откликаюсь и горю, не могу иначе. Но по характеру я не общественница, я слишком люблю свою семью (папу и его сына) и живопись.

Сегодня отнесла Левину работу, выругала этих скотов, и сразу сердце перестало болеть.

23 ноября 1939

Засыпала вчера над письмами, легла спать в начале десятого, в 12 были разбужены сиреной, приготовились в случае необходимости сойти, но остались в постелях, пушечные залпы слышны были минут 10, но alerte[217] продолжался 40 минут. Я не знаю, дослушали ли мы вторую (конец) сирену, как только мы ее услышали, я принесла по бисквиту всем, даже Джеки, открыла окно, вытащила ключ из входной двери и захрапела.

Между прочим, Лида Червинская собирается на пари со мной отбить Блюма. Думаю, что она проиграет. Хотела, дуреха, держать пари на 50 fr., но по честности идиотской посоветовала ей не выходить из рамок нормальности и рисковать только 5 fr., тем более что требую какого-то доказательства. Дурачимся, как можем. Она, между прочим, стала лучше, проще.

25 ноября 1939

Вчера были у Дины. Сынишка несколько дней мечтал об этой поездке и как он, Степан и Борис не будут спать после обеда, и как Дина будет шлепать Бориса. Проказник наш заранее уже радовался проказам и расправе. Был очень огорчен, что положили их спать в разных комнатах. Горе было настоящее, мечта не сбылась! Вот первое огорчение. У нас с вами тоже есть огорчение: когда мы еще увидимся!

Но я не хочу, чтобы вы à tous risques[218] приезжали бы встречать Новый год, хочу, чтобы вы имели permission[219]. Я прочла в газете, что солдаты, являясь в permission, должны регистрироваться в жандармерии. Хочу вас иметь рядом с собой, но не хочу дрожать от страха.

4 декабря 1939