Перехватчики

Нужно было найти более надежный способ покидания самолета в аварийном случае. И конструкторы нашли. Они поставили сиденье летчика на вертикальные рельсы, смонтировав под ним стреляющий механизм.

Теперь летчику стоило только нажать на имеющиеся в кабине рычаги, а на самолетах, оборудованных шторочным катапультируемым сиденьем, — потянуть шторку вниз, как тотчас же сработали бы механизмы аварийного сбрасывания фонаря и выстрела: взорвавшийся пиропатрон выбросил бы летчика в воздух вместе с сиденьем.

Но Кобадзе все еще медлил. Может, он все еще пытался вывести самолет из штопора, может, при взрыве шара вышла из строя катапультная установка; может, капитан был без сознания?..

Оставались последние сотни метров, когда фонарь кабины, как стеклянная скорлупка от елочного ореха, отскочил в сторону и из кабины вылетел вместе с сиденьем Кобадзе. Парашют, едва вспыхнув над лесом, тотчас же утонул в желтой листве.

Самолет упал где-то рядом.

Все произошло так быстро, что я не успел даже сообщить о случившемся на КП. А когда передал обо всем командиру полка, он велел назвать место, над которым катапультировался Кобадзе.

Я ввел самолет в вираж и достал пристегнутую к пульту карту.

— Кобадзе и машина в квадрате шестнадцать. В правом углу. Деревья мешают что-либо увидеть, — я не мог заставить себя говорить спокойно. Голос дрожал и прерывался, потому что горло сдавило спазмой. — Думаю, капитану плохо, — эту фразу я повторил дважды. — Ему требуется помощь. Населенных пунктов и какого-либо жилья вблизи не видно.

— Спокойнее, Простин, — подбодрил командир. — Сообщите, сколько осталось горючего в баках?

Я сообщил.

— Держитесь у леса до прихода вертолета с поисковой командой. Связь с ним будете держать на третьем канале.

Вертолет прилетел через тридцать три минуты. Я считал каждую минуту. Если поблизости была бы хоть маленькая лужайка, я тотчас же выключил бы двигатель и спланировал на нее с убранным шасси. Но кругом был лес, и ничем нельзя было помочь капитану.

Горючее у меня было на исходе. Убедившись, что с вертолета заметили белый купол распластанного на деревьях парашюта, я немедленно пошел на аэродром.

Когда я вылез из кабины своего самолета, Мокрушин, весь в малиновых пятнах, с судорожно перекошенным ртом, сказал мне о только что полученной с вертолета радиограмме: капитан Кобадзе скончался от потери крови.

ПРОЩАНИЕ С ДРУГОМ

Кобадзе похоронили на горе. Над нею — высокое небо, а у подножия спокойно несла воды широкая и светлая, как небо, река.

В гарнизоне и в окрестных деревнях трудно было найти живую душу, которая бы не знала этого чудесного летчика и заядлого охотника, истребившего, на радость колхозникам, около десятка волков, этого веселого жизнерадостного человека, смело и легко шагавшего по жизни. И все эти люди пришли на могилу, чтобы в последний раз взглянуть в лицо летчику и запомнить его на всю жизнь.

Ветер уныло свистел в голых, ощеренных ветках кустов, трепал волосы у людей, но на это никто не обращал внимания. Все словно окаменели и так стояли, не шелохнувшись, пока последний из выступавших у гроба не сошел с насыпи.

На похороны приехали воспитатели и дети из ярославского детского дома, в котором вырос и с которым поддерживал тесную связь до последнего дня Гиви Кобадзе.

Остановившись у нас на ночь, директор детского дома рассказала столько интересных подробностей о его детских годах, что об этом можно бы написать увлекательную книгу.

Слушая старую, седую женщину, Люся то и дело прикладывала к глазам платок, а под конец и совсем разревелась. Заплакала и директор.

Теперь воспитанники детского дома стояли у гроба и плакали, как дети плачут по отцу.

Еще два дня назад наш городок напоминал цветущий сад, теперь он выглядел голо и пустынно. Все до одного цветка, которые так любил Кобадзе, были срезаны и положены к ногам капитана. Не стало цветов и в садах у колхозников из соседних с гарнизоном деревень. Только подсолнухи, понурив желтые головы, продолжали стоять на месте, словно в почетном карауле.

Отгремели последние залпы из карабинов и пистолетов, вырос из земли и уже засыпан цветами высокий холм на могиле, а люди все не уходили и шапок не надевали. С обмякшими, заплаканными лицами толпились около врача Александровича, на руках у которого прямо в вертолете умер капитан.

Его рассказ о последних минутах Кобадзе тихо передавался из уст в уста, обрастая подробностями, которые передавали Лобанов и Шатунов, летавшие на место катастрофы с Александровичем.

Оказывается, я был близок к истине. Кобадзе ударился головой о прицел и потерял сознание. Когда пришел в себя, его самолет вовсю штопорил, теряя за каждый виток по четыреста метров высоты.

Кобадзе не видел горизонта, на него сильно действовали отрицательные перегрузки. Ему не сразу удалось определить направление вращения самолета, а когда он наконец разобрался и мог начать вывод самолета из перевернутого штопора, было поздно.

Капитану оставалось одно — катапультироваться. И с этим нельзя было медлить.