Перекрестье земных путей

– Дилга пожелал оставить нам тени памяти вместо родных. Мы оба прикованы взорами к прошлому, и мне, как тебе, иногда кажется, что бремя яви тяжелее сна, в котором живут Кугас, Дуолан и Нарьяна. Но хочешь ты или не хочешь, жизнь продолжается, и она не бесцельна. Пристало ли идти к грядущему пятясь, багалык?

– Это мое дело, как я к нему иду, – вспылил он.

– А ты и не идешь, – зло усмехнулась Модун. – Ты заживо похоронил себя Осенью Бури.

Воительница резко повернулась и вышла. Не успела узреть изменений в лице Хорсуна, чему он был рад. Горячая кровь с силой прихлынула к щекам, лицо и уши разгорелись, как у наказанного мальчишки.

– Нарьяна, – позвали непослушные губы.

Слабая тень колыхнулась на ровдужной занавеске в левой половине юрты.

– Нарьяна, – повторил Хорсун и отчаянно прислушался к звукам.

Объяло обманчивое ощущение сна. Неправды, неяви. Безотчетная рука достала меч из ножен. На миг захотелось отречься от настоящего, отказаться от будущего. Отдаться на волю блаженному забытью. Безымянный палец легонько провел по лезвию, надавил сильнее… Багалык смотрел на тонкую струйку крови и медленно приходил в себя.

Модун права. Он не подлинно жив. У его судьбы не только глаза беркута, но и клюв орлиный. Слишком глубоко было позволено запустить в сердце язвящее острие клюва. Сам беспристрастный судия Дилга вложил слова в уста воительницы. Перед лицом Хорсуна изобличено лукавство сегодняшнего его бытия. Не могла любящая жена желать мужу и воину неполноценной жизни. Нет вины Нарьяны в том, что он живет памятью, предпочитая сущему миру уход в воспоминания. Слабовольная душа багалыка выбрала этот путь, потому что… так легче.

О, зачем Силис, покидая Срединную, доверил ему Элен?! Ему, не способному подчинить мгновенные прихоти воле! Только ли потому, что нрав Хорсуна не извилист и язык не раздвоен? Лучше бы покойный направил свой указующий перст на Сандала. Время явило: главный жрец прав чаще воеводы. Старейшиной должен был стать человек, который действует осмотрительно, а не скоро! Силису ли, искушенному во власти, было не знать, что решения правильных поступков полезнее прямолинейных?

…Но, может, мудрый Силис, одною ногой ступив в инобытие, узрел со стороны начертанье грядущего Элен и багалыка? Или он видел в нем то, что тот сам в себе не видит?..

Всю ночь размышлял Хорсун над словами воительницы.

– Отпусти меня, Нарьяна, – попросил устало под утро и уснул так спокойно, как не спал давно.

Известив Модун о своем согласии установить боевую пригодность ребят, багалык немного растерялся, когда она тотчас же отозвалась:

– Идем. Отряд ждет.

Развернулась круто, как вчера, и Хорсун молча пошагал за ней, словно конь на поводу. «Иду не пятясь – вперед, как ты, наставница грядущего!» – говорил с Модун не вслух, улыбаясь глазами.

На поляне за крепостью и Полем Скорби, где вздымались к небу два сросшихся кронами кедра, воеводу впрямь ждал дружный строй новых ратников. Все были одеты в короткие ровдужные кафтаны без опушки и украшений и легкие торбаза. Несколько бойцов в плетенных из конского волоса шапках, остальные без головных уборов.

Хорсун удивился числу желающих пройти Посвящение. Они стояли в два ряда, не меньше пяти с половиной двадцаток человек. На памяти багалыка подобного еще не бывало.

Модун командовала немалым отрядом без тени самодовольства, четко и хладнокровно, будто Илбис на роду заповедал ей повелевать. Подчинялись наставнице беспрекословно и смотрели на нее с немым обожанием. Рослые и плечистые парни во втором ряду почти на голову возвышались над первым. В нем багалык приметил приземистых тонготских ребят из соседнего стойбища. Оно не имело своих сонингов… Ох, не в этой ли учебе крылась причина нынешнего кочеванья тонготов в непременной близости от Элен?

Хорсун пожалел, что не позвал с собой Быгдая и еще кого-нибудь. Вместе стало бы интереснее начальные пробы вести. Поистине изумительного мастерства добилась воительница от мальчишек. Звонким языком стрел рассказывали луки о меткости своих хозяев. Ни одна стрела не улетела за темный столбец на подставке – мишень высотою с человека-мужчину.

«Двадцать двадцаток шагов, – прикинул багалык, – приличное расстояние для желторотых». А мишень отодвигали все дальше и дальше. На макушке ее красовалась изодранная шапка, на прибитой поперек палке болталось рубище старой дохи. «Грудь» с черной пометиной сердца даже издали смотрелась впалой и чахлой. Видно, не одна весна упорных занятий выщепала, изрыла острыми жалами выбоину на столбце.

Пришел черед копий и ножей. Будущие ботуры неплохо владели и этой наукой, метательной в дальнем бою и колюще-режущей в близком. Багалыку особенно понравился один малорослый паренек, наверное, самый младший. Он орудовал сразу двумя батасами. Яркими молниями мельтешили они в ловких руках. Для того, кто понимает в этой опасной игре, подлинным наслажденьем было следить за вкрадчиво-рысьими движениями, ударами прямыми и обратными, с растяжкой и засечкой. Ножи чудились не орудием, не чем-то отдельным от гибкого тела, но продолжением рук.