Перекрестки

– Ты знал, что он покончил с собой. Но я никогда не рассказывала тебе о своей болезни. Никогда не говорила, как плохо мне было в возрасте Перри. Я боялась тебя отпугнуть, мне было больно при мысли, что я потеряю тебя. Расс, милый, я бы этого просто не вынесла. Я так тебя любила, что не вынесла бы этого.

– Я знал, что ты чуточку ненормальная.

– Не чуточку. Ты имел право узнать это до того, как женился на мне. Я отдавала себе отчет, что это опасно, но ничего тебе не сказала. И даже не говори мне, что это ты виноват.

– Это я виноват. Я…

– Тс-с. Послушай меня. Ты путаешь разные вещи. Тебе стыдно из-за… измены. И даже этого не стоит стыдиться. Я ведь тебе разрешила.

– Это не значит, что мне надо было пользоваться твоим разрешением.

– Ты обиделся на меня. Я обидела тебя, потому что ты обидел меня: в браке такое бывает. Я к тому, что тебе просто не повезло. Тебе неловко из-за того, что случилось в Китсилли, тебе стыдно за это, я тебя понимаю. Но и только. Не вини себя за Перри. Я – причина его бед.

– Я отлично знал, чего от меня хочет Господь.

– Милый, я тоже его не послушала. Давай впредь будем лучше стараться. Давай каждый день будем вместе молиться. Давай изменимся. Давай станем ближе друг другу. Давай вместе почувствуем радость Господа.

Расс вздрогнул.

– Случилось ужасное, но ведь все равно можно радоваться жизни. Я смотрела на птиц – разве нельзя радоваться Его творениям? Разве нельзя радоваться друг другу?

Расс застонал.

– Тс-с, тс-с.

– Я тебя не достоин!

– Тс-с. Я с тобой. И никуда не уйду.

– Я не достоин радости!

– Никто не достоин. Это дар Божий.

А Бекки была очень счастлива. Наконец-то настало последнее полугодие выпускного класса, в толпе младшеклассников Бекки чувствовала новую общность с выпускниками семьдесят второго года, но старалась каждый день общаться хотя бы с одним соучеником, с кем прежде ни разу не разговаривала, – с парнишкой, который ходит на занятия по слесарному делу, с девушкой из баптистской церкви, которую теперь посещали они с Таннером. Нечто вроде будничного христианского служения, а по выходным, если у них с Таннером было время, они на полчасика заезжали на вечеринку, одобренную Джинни Кросс, – не пить, просто отметиться, после чего ускользали в мир, недоступный школьному пониманию.

К концу марта ей пришло письмо из колледжа в Лейк-Форесте – они готовы ее принять, – вдобавок у нее были веские основания рассчитывать на Лоуренс и Белойт. Предвкушение осени в Висконсине (прохладно, но еще можно ходить в свитере), комнаты в общежитии окнами на усыпанный листьями квадратный двор, предвкушение новых, на этот раз университетских, традиций, к которым нужно привыкнуть, нового социального положения, которого нужно достичь, – всего этого с лихвой хватало для счастья, тем более что ей еще предстояло лето в Европе, и Бекки ждала его с нетерпением. В марте на концерте в Чикаго (Бекки там не было) Таннер познакомился с молодой парой из Дании: выяснилось, что они организуют фестиваль фолк-музыки в Орхусе и им понравилось его выступление. В Европе сейчас очень популярен американский фолк, американских музыкантов ждут на целом ряде европейских летних фестивалей, а сольное выступление в Орхусе, которое предложили ему эти датчане, откроет Таннеру двери на все эти фестивали. Таннер вернулся с концерта в таком восторге, в каком Бекки его еще не видала. Правда же здорово, сказал он, поехать вдвоем в Европу, влиться в тамошнюю музыкальную тусовку, познакомиться с такими, как Донован[68], а то и с самим Диланом?

Бекки не думала о Европе. После Рождества она выполнила обет, данный Иисусу, и поделилась наследством с братьями. На большое европейское путешествие с матерью ей уже не хватало, а учитывая, как мать последнее время себя вела, курила и не интересовалась никем, кроме себя, Бекки молча решила остаться с Таннером в Америке. Но поехать в Европу с ним! Кружиться в его объятиях на Елисейских полях? Вместе пересечь на машине Альпы? Бросить монетки в фонтан Треви и загадать желание друг для друга? Оставалось подкопить денег и сообщить матери, что Бекки поедет без нее.

Из-за супружеских разногласий, о которых Бекки знала постольку-поскольку, но и этого было достаточно, чтобы проникнуться отвращением к отцу, мать перебралась жить в кладовку на третьем этаже, устроила себе ложе под скошенным потолком, а у окна поставила старый письменный стол. И после учебного дня, пропавшего втуне, потому что Бекки думала лишь о Европе, она поднялась на третий этаж и нашла мать за столом в пелене стоялого дыма. Пока Бекки рассказывала о планах на лето, мать не курила, но вместо этого вертела в пальцах карандаш.

– Я не хочу в Европу, – сказала мать, – но мне кажется, с Таннером тебе ехать не стоит.

– Ты мне не доверяешь.

– Я не сомневаюсь в твоем благоразумии. Меня впечатлило твое решение о наследстве: ты поступила как любящая сестра. Но если я правильно понимаю, свою долю ты отложила на колледж.