Перекрестки

Наконец земля окончательно ушла у Тони из-под ног и провалилась в бездну. Туда же полетели осколки его сердца и последние надежды. Но слез он не проливал. Гнев против Бога, мироустройства и против гибели собственной души не спас и не сохранил его сына. Мольбы, обещания, молитвы — все отскакивало от небес и возвращалось неуслышанным, словно в насмешку над бессилием человека. После того, как умолк голос Габриэля, все потеряло смысл.

Пока Тони предавался воспоминаниям, его движение кверху замедлилось, и он повис в непроглядной темноте, мучась вопросом: если бы Гейб выжил, смог бы драгоценный малыш спасти его от падения? Еще три лица промелькнули перед ним, три человека, которых он предал так гнусно и непростительно: Лори, в которую влюбился еще подростком и на которой дважды женился; дочь Анджела, которой он ненавистен едва ли не так же, как себе самому; и Джейк… Ох, Джейк! Прости меня, малыш.

Но разве дело в этом? Стремление выдать желаемое за действительное — вот в чем настоящее зло. Задавая себе все эти вопросы: а что если?.. а что было бы, или могло бы быть, или должно было бы быть, если бы?.. — он лишь недолго тешил себя, попусту тратя силы и упуская возможности. Сама мысль о том, будто что-то имеет значение, — это ложь, заблуждение, самообман на пути к эшафоту. Когда Тони поглотит бездна, от него останутся лишь иллюзии в сознании живущих, зыбкие недолговечные воспоминания — плохие и хорошие, — осколки ложных представлений, будто в его жизни был какой-то смысл. Но если ничто не имеет смысла, то нелепо и утверждение, будто стремление выдать желаемое за действительное есть зло.

А надежда — сказка, она не может быть злой.

Нет, смерть — просто смерть, тут и говорить не о чем. Хотя, если рассуждать логически, размышлял Тони, и это нелепо. Это значило бы, что сама смерть имеет смысл. Чушь. Он отмел эти мысли как жалкие и неуместные попытки убедить себя, будто его жизнь не была пустой и бесполезной.

Он снова стал подниматься и заметил вдали маленькую светлую точку. По мере того, как точка приближалась — или он приближался к ней, трудно было сказать, — она росла и становилась ярче. Тони решил, что именно в ней он умрет. Он где-то читал, что умирающие видят свет, но полагал это результатом последних вспышек деятельности нервной системы, когда мозг с жадностью хватается за любой остаток мысли или воспоминания, в последней отчаянной и бессмысленной попытке удержать в загрубевшей руке нечто столь же неуловимое, как ртуть.

Тони перестал сопротивляться. Его подхватила какая-то невидимая волна и понесла навстречу светящейся точке. Свет становился все ярче и ярче. Тони пришлось повернуть голову и прищуриться, чтобы защитить глаза от ослепительного теплого сияния. Только теперь он почувствовал, как замерз, находясь в этом подвешенном состоянии. И хотя он отвернулся от сияния, его тянуло к нему, будто что-то внутри него отзывалось на властный призыв.

Внезапно Тони ощутил под ногами какую-то каменистую почву, а руками нащупал по бокам от себя две стены. До него донесся запах земли и листьев. Может быть, его хоронят и он смотрит вверх со дна могилы? При этой мысли у него от страха перехватило дыхание. Что если он умер не окончательно, а люди собрались, чтобы воздать ему последние почести, ничего не подозревая?

Но тревога быстро прошла. Все кончено, он уходит. Тони неохотно подчинился судьбе и сложил руки на груди. Свет стал настолько ярким, что пришлось совсем отвернуться от него. Этот неожиданный натиск напугал Тони, у него закружилась голова. Он стал погружаться во всепоглощающее пламя; его ослепил…

3 В некотором царстве

Ты еще дорастешь до такого дня,

когда вновь начнешь читать сказки.

К. С. Льюис

Солнечный свет?

Да, это солнечный свет! Но откуда ему тут взяться? От избытка ощущений прояснившиеся было мысли опять смешались. Тони снова закрыл глаза, впитывая тепло отдаленного сияния, которое согревало его и окутывало золотистым покрывалом. На мгновение он забыл обо всем. Затем сознание невозможности происходящего, будто внезапный рассвет, заставило его очнуться.

Где он? Как он сюда попал?

Тони осторожно открыл глаза и прищурился, чтобы привыкнуть к свету. На нем были знакомые старые джинсы и туристские ботинки, которые он надевал, когда бродил по камням вдоль залива Депо в часы отлива. Он всегда чувствовал себя в этой одежде гораздо уютнее, чем в костюмах, предписанных повседневным деловым ритуалом. «Эти ботинки хранятся в шкафу в моем доме на берегу», — была его первая мысль. На них виднелись знакомые царапины, оставленные древней лавой с тихоокеанского побережья.