Перекрестный огонь

Левее всех находился станционный кадет Джинтис, один из напавших на нее вчерашней ночью, которого она вырубила вторым. Как и все остальные, он был закован в колодки и одет в полную униформу, с которой содрали все знаки отличия и ранга. Он выглядел слабым звеном: самый молодой, меньше всех принимавший участие в преступлении, а сейчас —  самый напуганный и жалкий. По другую сторону лестницы от него находился старший кадет Бурдье, павший последним. Он был сильно сгорблен, искалеченные кисти рук замотаны марлей. Маршалам пришлось сымпровизировать для него металлический каркас, чтобы он не обмяк и задохнулся, потому что Кальпурния настолько повредила его торс, что он не мог стоять прямо.

У правого лестничного колодца находился младший энсин Цикурел, которому она разбила колено. Последовавшие за этим пинки также сломали его нос, скулу и два ребра, но, определенно, не дерзкий дух —  взгляд, которым он одарил ее, опираясь на здоровую ногу и сопя сквозь бинты на разбитом всмятку носу, был полон ненависти.

—  Если у вас осталась хоть крупица чести, —  сказала Кальпурния в ответ на этот жгучий взгляд, —  если вам удастся стать достойными той униформы, что с вас сняли, тогда вы сможете извлечь из этого урок.

Она подошла к четвертому из них, энсину Талгаарду. Это был тот, что схватил ее, главный зачинщик, тот, который позволил алкоголю затуманить свой разум и наплодить там фантазии о том, как поставить эту маленькую планетницу-арбитра на место и отомстить за оскорбление своего капитана.

—  Не сомневаюсь, ваш капитан-привратник был бы не прочь увидеть меня в бинтах в медицинском отсеке станции, на волоске от смерти, как арбитр Гомри. Но когда вам четверым взбрело в голову, что надо действовать, что он сделал? На чью сторону он встал? Посмотрите, где вы теперь. Ваш капитан-привратник встал на сторону Закона.

—  Ты... не понимаешь... оскорбление... чести... должно...

Это говорил Талгаард. Голос у него был придушенный, но она не была уверена, была ли тому причиной боль от ран или давление колодок на шею. Но его слов и искривленных губ было достаточно, чтобы убедить, что стоять здесь и тратить на него время бесполезно. Некоторые люди просто не желают исправляться.

Кальпурния прошла мимо него и поднялась по лестнице к дверям зала судебных заседаний. Она бы, возможно, могла войти внутрь и послушать, как пререкаются люди коммодора Оменти и Арбитрес, и даже поучаствовать в спорах, но правила хорошего тона диктовали, чтобы она не присутствовала при обсуждении своего дела.

Коммодор и Арбитрес прибыли на станцию практически одновременно. Нестор Леандро возглавил делегацию Арбитрес, как только услышал, что Кальпурния улетела на Внутренние Харисийские Врата, а сам Оменти прибыл на борт, когда узнал, что банда младших офицеров напала на арбитра-сеньорис.

К тому времени, как они встретились в покоях де Жонси, Гомри лежал в коме в медицинском отсеке станции, и за ним ухаживало четверо врачей Флота. Кальпурния в конце концов согласилась поесть и немного поспала на свободной койке, но, когда ее разбудил юнга, посыльный из офиса де Жонси, Гомри все еще оставался в коме. Она не стала торопиться, вернулась в свою маленькую каюту, умылась и привела себя в порядок, прежде чем отправиться в кабинет капитана-привратника.

Коммодор Оменти, с выбритой головой, висячими усами и такой же смуглой кожей, как у де Жонси, выглядел как само воплощение прохладной вежливости, когда разливал крепкий черный кофеин с добавлением бренди в маленькие латунные чашки-сферы вроде тех, что использовал Дворов. Де Жонси хранил молчание, Леандро был непривычно сдержан, то есть говорил лишь чуточку больше, чем все остальные в комнате, вместе взятые. Оменти благожелательно вел светскую беседу о попытках саботажа в Босфорском улье и «испытании», как он выразился, которому подверглась Кальпурния на борту Внутренних Харисийских Врат. Кажется, из этого нападения вышло хоть что-то полезное: тот факт, что младшие офицеры, подчиненные де Жонси, атаковали высокопоставленную гостью, лишило его всякой опоры для жалоб, и Леандро использовал все свои дипломатические умения, чтобы убеждать коммодора, в то время как капитан-привратник никак не мог за ним угнаться.

С Оменти Кальпурния чувствовала себя в своей тарелке: его манера поведения была твердой, но миролюбивой. Хоть ей и не очень нравилось, что его взгляд то и дело падал на ее бедро под обтягивающей черной униформой арбитратора, она начинала проникаться осторожным оптимизмом насчет сотрудничества с де Жонси и доступа к заключенным.

Осторожный оптимизм, как она подумала позже, был проклятьем всей ее жизни.

—  Вы вовремя, мэм, —  сказал флотский сотрудник станции, который открыл дверь, когда Кальпурния достигла верха лестничного колодца. —  Коммодор и арбитр-сеньорис желают вас видеть. Другой арбитр-сеньорис, я имею в виду, мэм, —  дипломатично добавил он.