Перекресток

…ему привиделся бесконечный осенний лес, переливающийся нарядными красками увядания, шуршащий опадающей листвой, легким ветерком, играющим меж стволами деревьев, журчащий пронзительно чистым ручейком, плескающийся волнами маленького лесного озера, спрятавшегося за густыми зарослями жимолости и лещины… откуда-то со стороны бил по ноздрям вкуснейший запах прогорающих дров и чуть-чуть подпаленного, истекающего соком мяса… на недалекой березе истошно, заполошно голосила возмущенная чем-то сорока… и длилось это блаженство — без ежедневной спешки, без привычного запаха разогретого машинного масла, без металлического скрежета и визга станков, без угара нечастых вечерних посиделок — длилось вечность, такую же, как голубоватое, чуть потемневшее перед закатом небо…

За секунду до пробуждения Максиму показалось, что счастливый и безмятежный, такой сказочный осенний лес его сна вдруг накрыло черной, удушливой и плотной волной непонятного до конца, но очень внятно выраженного во сне горя… И парень проснулся, весь похолодевший от непонятного предчувствия неизбежного. В комнате было еще светло. Видно, проспал он совсем немного, пару-тройку часов, не больше, а рядом, как-то странно уткнувшись лицом в стену, лежала Танька. И, чуть пошевелившись, Максим вдруг ощутил ледяной холод её ног под одеялом… и сердце его забухало так, словно только что он взбежал пешком, без передышки, на десятый этаж соседнего дома, кончики пальцев будто бы онемели, и веки категорически отказались опускаться, чтобы прикрыть с испугу глаза… Медленно-медленно, будто преодолевая огромное давление, пролетарий чуть-чуть повернул голову и пристально вгляделся в выглядывающие из-под одеяла остренькие подростковые плечи, обтянутые синеватой кожей… Одна… две… три… секунды… и сам похолодевший от страха не хуже покойника, Максим на исходе третьего мгновения заметил, наконец-то, как едва-едва дрогнули на вздохе плечи Таньки… и тут же обругал себя: «Идиот беспамятный!!! Сколько вместе спали и не только спали… мог бы и запомнить, что у нее руки-ноги вечно, как ледышки, как бы тепло в квартире не было… и с чего бы это у меня после спокойного сна такие дурные мысли?»

Максим быстро поднялся с постели, поддернул семейные трусы и, окончательно проснувшись и придя в себя, поспешил в уборную уже с легким сердцем. Видимо, тетушка Мария ожидала его появления, она умела точно угадывать время пробуждения своего дальнего родственника, и скромненько подкарауливала его на выходе.

— Беда в городе, — огорошила пролетария старушка.

— Что случилось-то? — не очень и поверил сперва её словам Максим, мало ли, вдруг объявили по телевизору, что цены на электричество или газ поднимут, или — отменят фестиваль, которого тетушка Мария ждала с вполне понятным любопытством провинциалки.

— Сам глянь…

Старушка цепко ухватила паренька за запястье и буквально потащила в свою комнату, к слабо мерцающему экрану древнего черно-белого телевизора. Максим послушно последовал за тетушкой Марией, зная по опыту, что будет проще выслушать новости от диктора, чем в пересказе дальней родственницы.

«…Специально для имперских и губернских военных, полицейских и прочих… напоминаю: посмотрите в архивах, что такое Промзона, и не спешите бросать на убой лучшие части особого назначения. Никто из нас, анархистов, не хочет умирать или убивать ни в чем неповинных обывателей города, но если дело дойдет до конкретных боевых действий, мы не будем церемониться, размышлять и дополнительно предупреждать кого бы то ни было…» — говорила с экрана страшненькая на лицо чернявая девица на дикторшу похожая так же, как сам Максим на благородного дворянина в седьмом поколении.

— Вот, такое уже который час крутят, — закивала головой старушка. — Музыку какую-то непонятную дадут на полчасика и — опять повторяют, как заведенные. Понял, Максимушка? Анархисты нынче в городе и — точно по твою душу прибудут…

— Почему ж непременно по мою-то душу? — попробовал возразить пролетарий, подтягивая снова трусы. — Им городское начальство нужно, а я — кто такой? токарь обыкновенный, ну, по фрезерному делу могу чуток или там по сверлильному…

Максим явно не выспался, да и ледяные конечности Таньки не добавили ему бодрости и ясности мышления. Примерно так, но в других, более народных выражениях и сказала ему об этом тетушка Мария.

— Ты, прям, как дитя неразумное… а то, думаешь, соседи не знают? да весь квартал, что там квартал — всему району известно, что ты, голубчик, в эту самую Промзону, как в соседский сарай, когда захочешь, шастаешь… и глазки тут удивленные не делай, люди, они ведь такие, пусть молчат, за своего держат, да ты и есть свой, а только — всё видят и знают…

Взяв паузу, чтоб чуток передохнуть после искреннего и страстного монолога, старушка повернулась спиной к телевизору, по которому уже демонстрировали какой-то видовой фильм под классическую музыку, и слегка подпихнула Максима пониже спины:

— Шагай, давай, на кухню, бродяжка ты этакий… думать теперь надо, когда за тобой эти анархисты-антихристы явятся, и что тогда делать будем…

5