Перекресток

— Ну хорошо, хорошо, — забормотал полковник, — я не хотел сказать ничего такого… э-э-э… обидного для тебя и для твоих чувств… Но ты слишком рано даешь им волю, этим своим переживаниям! — снова вспылил он и встал из-за стола, резко отодвинув стул. — Вчера мне попались твои прошлогодние черновики по тригонометрии — просто позор! Вот чем нужно заниматься, а не… всякими глупостями…

Таня низко опустила голову, часто моргая. Полковник покосился на нее и зашагал по комнате, сцепив за спиной пальцы.

— Ну ладно, ладно, — сказал он примирительно. — Успокойся, Татьяна. Допивай свой чай, и едем. Или ты и в первый день собираешься опоздать?

За квартал до школы полковник протянул руку и молча тронул шофера за плечо — машина замерла как вкопанная, резко клюнув радиатором. Перегнувшись через Танины колени, он сильным толчком распахнул дверцу:

— Прошу… Подождите здесь, Лядов.

— Слушаю, товарищ полковник.

Выйдя из машины, полковник молча прошел несколько шагов и взял Таню под руку.

— Ты на меня сердишься, Дядясаша? — робко спросила она, подняв к нему ресницы.

— За то, что ты объявила голодовку, — ответил он деланно шутливым тоном.

— Нет, правда… Я ведь чувствую…

— Ничего, ничего. — Он успокаивающе похлопал ее по запястью. — Ты сама должна понимать, что меня тревожит вся эта история.

Возле угла школьной ограды они остановились.

— Ну вот. Надеюсь, ты обдумала… э-э-э… линию своего поведения?

Таня, вдруг побледнев, жалко улыбнулась:

— Я столько об этом думала, что сейчас уже ничего не соображаю…

Полковник помолчал, потом сказал решительно:

— Ну, катай. Сегодня я вернусь поздно.

Таня привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— Я, может быть, тоже, Дядясаша… так что ты не беспокойся…

— Ну-ну.

Поглядев вслед племяннице, полковник опустил голову и пошел к машине несвойственной ему усталой походкой. Да, трудно все это… как там сказано: «Что за комиссия, создатель…»

В калитке она остановилась и, справившись с мимолетным приступом головокружения, посмотрела на часики. До звонка оставалось пятнадцать минут. Шум голосов доходил до нее как-то странно — волнами, то оглушая, то становясь едва различимым, словно ей на голову опускали звуконепроницаемый шлем. Нет, Дядясаша прав, нужно было есть вовремя. Превозмогая неприятную слабость в коленях, Таня медленно шла по выложенной бетонными шестиугольниками дорожке, не поднимая глаз.

…Эти плитки ей определенно что-то напоминают. Нет, не соты. Что-то именно такое — серое, из бетона… ах да, конечно — взлетная дорожка Тушинского аэродрома. Или Внуковского? Только там они больше. Намного больше — раз в десять или в сто. А как вычисляется площадь многоугольника, она не помнит. Дядясаша сказал бы: просто позор, Татьяна. Конечно… именно позор… зато она помнит греческие названия многоугольников. Тригон — отсюда тригонометрия, — потом тетрагон, Пентагон, гексагон… значит, это вот гексагоны. И потом еще есть какой-то гексоген… интересно, что значит это слово. Про это говорил что-то тот артиллерист в Сочи. Как давно это было, сто лет назад…

— На горизонте Танечка Николаева! Музыка, туш!! — неистово завопил кто-то совсем рядом.

Таня вздрогнула и оглянулась: в нескольких шагах от нее стоял Сергей вместе с Глушко, Анатолием Гнатюком и Сашкой Лихтенфельдом. Тоже, по-видимому, испуганный неожиданным Сашкиным выкриком, Сергей рывком повернул голову и, встретившись с нею глазами, стиснул зубы так, что на скулах у него проступили сквозь загар красные пятна. Секунду или две они молча смотрели друг на друга — внешнего мира для них не было.

— Здорово, Николаева! — удивленно сказал Гнатюк, — Чего это ты — не хочешь здороваться, что ли?

— Да, конечно, — опомнилась наконец Таня. — Я очень рада вас видеть, правда…

Она подошла к группе и обменялась рукопожатиями с Володей, Анатолием и Сашкой. Последний, пожав ей руку, дурашливо поклонился в пояс, приложив ладони к груди:

— Салям, о прекраснейшая из учениц средней школы, выражаясь языком великого ибн Хоттаба… Нет, вы только посмотрите на нее! Модная прическа, костюмчик по последнему крику, каблучки — прямо звезда экрана! На мой взгляд, куда лучше Зои Федоровой!

— Да, конечно… — опять подтвердила Таня полуобморочным голосом. — Ты что-то сказал, Лихтенфельд?

— Ладно, хлопцы, — решительно сказал Глушко, — чего тут торчать на солнце. Пошли, надо хоть глянуть, что там у нас теперь за класс…

Гнатюк и Лихтенфельд ушли вместе с ним. Теперь они были, наконец, вдвоем.

— Ну, мы с тобой даже поздороваться забыли, — криво улыбнулся Сергей. — Как дела-то?

— Сережа…

Таня мучительно старалась теперь припомнить то главное, что нужно было сказать в самом начале, самое важное из всех тех воображаемых разговоров, которые она вела с ним на протяжении всего этого последнего месяца. Может быть, именно потому, что их было так много, ни одно из самых важных слов не приходило сейчас на ум.

— Сережа… я хотела сказать… ты не знаешь, что такое гексоген?

Сергей удивленно поднял брови:

— Гексоген? Ну, это такая взрывчатка, вроде гремучей ртути… для детонаторов. А что?

— Нет, я просто… Сережа…