ПереКРЕСТок одиночества 4

Сначала я слушал торжественного старика внимательно, но, когда в своей истории он миновал начало и дошел до главного момента — открытия этого места — я слушал уже с куда меньшим старанием, хотя внешне вида не подал. А внутри себя я был занят усмирением вспыхнувшей легкой бесполезной злости. Злости на само это место и на всех его трудолюбивых обитателей, похожих друг на друга одеяниями, прическами, улыбками и манерой разговора. Но по мере того, как седобородый старик продолжал свой рассказ, моя злость утихала, превращаясь в тихое сожаление и понимание, что все нынешние жители Пальмиры просто идут по глубокой и еще до них протоптанной узкой колее бытия…

Пальмира…

Как и ожидалось, все началось там наверху — среди пронизанных молниями черных туч чужой планеты. И на самом деле история началась не с умершей женщины с тыквенными семечками, а с Паши Аквариумиста, как он называл себя сам. Он подробно описал все свою жизнь в этом ледяном мире — причем письменно, с многочисленными более поздними комментариями, дополнениями, объединенными в некий обширный архивный и чуть ли не священный том, к коему здешние жители относились с глубоким благоговением и нам показать никак не могли. Хотя мы и не просили.

Паше Аквариумисту было чуть за тридцать, когда он сюда угодил. Он имел только одну руку — левую потерял в результате несчастного случая с десять лет назад, а до этого работал в одном из столичных трамвайных депо. Став калекой, не отчаялся и завел хлопотливое хобби, что позже превратилось во вполне себе прибыльное дело, что в наши времена называлось бы модным словечком «бизнес». Он выращивал и продавал рыбок и вообще все живое и связанное с аквариумистикой. Каждую субботу и воскресенье он собирал большую и специально сшитую сумку с ремнем, загружая в нее банки с отобранными рыбками, после чего направлялся пешком на ближайший рынок, где вместе с другими любителями этого дела проводил немало часов больше за разговорами, чем за торговлей. Хотя среди них и не было принято стараться всучить именно свой товар покупателю. Зазорным считалось и продавать откровенному любителю сложных для ухода рыбок и прочих созданий. Таким предлагали ярких веселых гуппи — порой зачерпывая их в прозрачный пакет и отдавая бесплатно — для пробы. Не помрут — приходи за шикарными алыми меченосцами и донными сомиками… а на важных телескопов пока можешь и не смотреть — твоя посудинка не для их высокоблагородий…

В тот день Паша распродался особенно хорошо и домой возвращался в приподнятом настроение. Вечер был жарким, и он решил срезать через проходной двор — на той стороне всегда стояла бочка разливного кваса. Он миновал большую часть двора, вошел в узкий проход между забором и тыльными стенами гаражей, когда услышал торопливые шаги за спиной. Паша обернулся и удивленно взглянул на шатающегося крепкого парня с удивительно толстой переносицей и выпирающими надбровными дугами. От парня несло перегаром, он едва не стоял на ногах, но это не помешало ему каким-то быстрым и словно бы даже машинальным привычным жестом толкнуть Пашу ладонью в грудь, одновременно вытягивая у него кошелек из внутреннего кармана старой рабочей куртки.

«Банки!» — панически пронеслось в голове у Паши — и много позднее он записал это в своих дневниках. Равно как и сказанную незнакомцем пугающую даже тогда фразу:

— Тебе уже не надо! — вот что ему сказал тот пьяный мужик, когда забрал кошелек.

Дальше темнота. Тошнота. Холод. Звон битого стекла….

Из трех банок уцелела только одна — и он так переживал за жизнь глупых рыб, что сначала собрал и пересадил в посудину всех, кого еще можно было спасти и только потом начал оглядываться, пытаясь понять куда его занесло и куда подевался залитый летним вечерним солнцем мирный заросший двор…

Так вот Паша Аквариумист и оказался внутри своей одиночной летающей камеры — мокрый, замерзший, прижимающий к груди банку с рыбками и с пакетом корма в кармане…

Рыбок он спас — далеко не всех, конечно. Прижился. И стал очень набожным.

По словам рассказчика, центральную часть его дневников составляют уже не практические заметки бывалого сидельца и просто опытного человека, а собранные от других узников пересказы из Библии, записанные и много раз правленные молитвы, отрывки из других церковных книг и многое-многое другое, что превратилось даже не в веру, а в некую хорошо продуманную философию, идеально вписывающуюся в мир, где ты можешь выживать только внутри каменных скорлупок с рычагами. Сначала Паша жил этой философией сам, затем начал ее проповедовать на чалках — всем, кто хотел его слушать. Как раз где-то в эти времена и на десятом году его заключения, он и получил в подарок от умирающей от горлового кровотечения женщины тыквенные семечки. Ну и другие вещи, не настолько важные, чтобы отобразить их перечень в дневниках.