Перекресток: путешествие среди армян

Томасу было чуть больше десяти, когда он бежал, спасаясь вместе со всей семьей, вверх по склонам горы Муса-Даг. Вообще-то, все это действительно было очень рискованно, объяснил Томас. Нет, он не помнит, чтобы он испугался. Он помнит, как влезал на деревья и проходил трудные участки пути, прижимаясь к скалам, но страха… нет, страха он не помнит. Вот что ему запомнилось, так это Ованес и его донкихотские выходки. Армянин старой закалки, Ованес всю жизнь провел на земле и обладал свойственным крестьянам сильным чувством собственного достоинства, а Томасу, еще ребенку, его поведение казалось смешным. Ему уже было под шестьдесят, когда они отправились на гору Муса-Даг, имея в качестве вооружения всего лишь охотничьи и кремневые ружья да немного динамита. Ованес первым из добровольцев вызвался вступить в бой.

— Он взял с собой шашки динамита, а за пояс заткнул револьвер. С горы он спускался, — Томас наклонился вперед и заговорил тише, — медленно-медленно, от дерева к дереву. Он выбрался из леса и ползком подкрался к месту, прямо под которым расположились турки. Он зажег фитиль и изо всех сил бросил шашку динамита вниз. Секунда, вторая, третья… ничего! Тогда он поджег фитиль второй шашки. На этот раз как рванет — паф!

Знаете, я думаю, взрыв поразил Ованеса больше, чем турок! Мы наблюдали за ним: он повернулся и побежал в испуге обратно, вверх по горе. Он был абсолютно уверен, что турки преследуют его. Вот они уже догнали его, схватили за куртку, но ему удается вырваться из их рук. Дальше, дальше! Он выхватил револьвер и, не оборачиваясь, выстрелил через плечо, шум так оглушил его самого, что он решил, будто стреляли в него, тогда он упал на землю.

Он дотронулся до лба — крови нет! Встал на ноги и пошел в нашу сторону. «Я могу ходить!» Тогда он посмотрел назад, вокруг… и оказалось, что курткой он зацепился за ветку. Никаких турок не было. Спрятавшись за деревьями, мы умирали от смеха, а он, приосанившись, постарался выглядеть как и подобает герою, вернувшемуся из боя!

Томас снял очки и вытер глаза:

— Ох уж этот Ованес!

Из тех, кто пережил эту эпопею, в живых осталось немного. Томас был одним из них. Теперь он смотрел в окно, спокойный и печальный после своего оживленного рассказа, и солнце освещало его морщинистое лицо. Я испытывал благоговейный восторг, я был потрясен необычайной историей его жизни и еще тем, что пережитые им страдания не оставили в нем горечи, свойственной довольно многим, — наоборот, он был уравновешен и остроумен. Я спросил его:

— А семья у вас есть?

— Есть. В основном все в Америке, в Лос-Анджелесе.

Я не мог представить себе этого гордого старика в Калифорнии.

— Вы бывали там?

— О да.

— И вам там понравилось?

— Мне понравилось. — Он отвел взгляд. — Но я никогда не смог бы там жить. Америка — неподходящее место для восточного человека.

Гаспар оставил заботу обо мне своим друзьям, которые вызвались устроить меня на ночь. Представители четырех поколений сидели на диванах вокруг полыхавшей жаром круглой печи. Двухлетняя девочка сидела на колене своего прапрадеда и теребила его за усы. Ее мать, Анаид, внесла на подносе звенящие бокалы. В комнате было тепло и уютно по-домашнему, на какой-то момент я начисто забыл о всех границах и о враждебности Бекаа.

Незнакомый мужчина с пушистыми усами склонился ко мне и налил в бокал арака.

— Что вы здесь делаете?

— Пытаюсь добраться до Дамаска.

— Понятно, а я пытаюсь вернуться в Кувейт.

Я сказал, что теперь, пожалуй, ему уже недолго осталось ждать.

— Я уже столько жду!

— Зачем спешить?

— Три кило. — Он подмигнул мне. — Три кило золота у меня в Кувейтском банке.

Я живо представил себе его золото, лежавшее теперь в каком-нибудь багдадском подвале, но промолчал и повернулся к Анаид, которая забрала девочку к себе, подальше от волос старика.

— Знаете, Айнчар совсем неплохое место… Получше Америки… Там я бы никогда не завела себе детей!

— Почему нет?

— Там так опасно!

— А в Бекаа безопасно? Она вздохнула:

— Так ведь это дома. Я ездила в Лос-Анджелес и боялась там даже за порог ступить. Кругом наркоманы и убийцы. Я так была рада вернуться.

Мог ли я подумать, что услышу такие слова здесь, в Бекаа, от ливанской христианки! Брат Анаид, Левон, приехал из Алеппо дня на два. Он был больше похож на левантийца, чем на армянина, с глазами, полными мрачной скрытой обиды. Он проглотил очередную порцию арака, склонился ко мне и ткнул пальцем в сторону окна:

— Он там, наверху, всего в нескольких километрах отсюда.

— Кто?

Он усмехнулся мне в лицо, откинулся назад и ничего не ответил.

— Кто? — повторил я, чувствуя нарастающее раздражение.

— Твой Терри Уэйт!

— Левон, — резко осадила его сестра. — Тише!

Я попросил ее не волноваться, но у меня пропало ощущение уюта.