Перекресток: путешествие среди армян

Мой спутник каждое воскресенье ездил в Арменополис, переименованный в Герла. Там была похоронена его мать. На заднем сиденье автомобиля лежали завернутые в газету четыре гвоздики. Цветы были такого же цвета, как таинственное здание бледно-розового оттенка, примыкавшее к кладбищу. «Три этажа над землей, – бормотал хирург, – два – под». Здание оказалось одной из тюрем Трансильвании, пользовавшихся зловещей славой: в его подвалах, в сырых, темных камерах, госбезопасность пытала политических заключенных.

У могилы матери он опустился на колени, чтобы положить гвоздики на плиту. Минуту мы стояли молча. Тюремная охрана лениво смотрела на нас с вышки, и капли моросившего дождя сверкали, словно бриллианты, на поросшем мхом камне.

Высоко в ветвях раскидистой лиственницы шумно ссорились две вороны. Мы отошли от могилы и побродили по кладбищу. Хирург показывал имена армян, словно почетный список. Вот бюст доктора Молнара Антола, адвоката Габсбургов, а это – склеп богатой семьи Тьюзеш, которая ввезла сюда искусство ковроткачества из Анатолии. Разбросанные между рядами могил, словно стражи, стояли кусты можжевельника. Вокруг царили порядок и тишина. Возможно, в этой неспокойной стране единственной надеждой на покой и порядок являлись смерть или режим, строивший розовые тюрьмы, чтобы держать подданных на коротком поводке. И возможно, для армян, вся история которых являлась стремлением к порядку и постоянной борьбой против немыслимого хаоса, эти строгие участки выглядели особенно привлекательно. «Владеть могилой, – писал Клаудио Маргис, – значит владеть землей». Это кладбище было единственным, что оставалось у армян Трансильвании; это была их Армения, маленький уголок страны которую они никогда не видели.

Герла, или Арменополис, был первым полностью армянским городом, в котором мне удалось побывать, – не кварталом или гетто и не просто частью другого города. В 1700 году группа армянских купцов собрала двенадцать тысяч флоринов и купила землю у короля Леопольда Первого Австрийского Это место вполне устраивало армян, так как лежало на перекрестке торговых путей – от Клужа до Молдовы, от Брашова до Мармары, от Греции до Польши, и купцы Арменополиса процветали. Вино, персидские шелка, мешки специй из Индии останавливались во дворах Арменополиса по пути на север и запад. Грузы дробились, товары перераспределялись, и усталые путники-армяне обменивались новостями о ценах и далеких войнах.

Город разрастался. Купцы строили большие дома и армянские церкви и аккуратно мостили улицы. Они выдавали кредиты Марии Терезии, а она, в свою очередь, дарила им полотна художников школы Рубенса, изображающие снятие с креста. Но при Чаушеску румыны силой вторглись в город. Многие старые виллы были разрушены, чтобы освободить место для рабочих мебельной фабрики. Принадлежавший армянам Рубенс теперь хранился в сейфе секуритате в Клуже. Все, кроме нескольких семей, разъехались. Лишь в центре сохранился старый стиль игрушечного барокко, что особенно ярко было заметно в Армянском соборе – зеленой базилике, непомерно разросшейся благодаря религиозному рвению купцов.

Армянская Церковь Св. Троицы в г. Герла (бывший Арменополис) в Трансильвании.

Как раз начиналась вечерняя молитва. С десяток немолодых армян сидели там и тут на скамьях. Рядом со мной сидела пожилая женщина с ватой в ушах. Я видел, как она сморгнула, услышав незнакомый язык, на котором велась служба, но когда перешли к армянской литургии, она вынула вату из ушей, и ее пронзительный голос взлетел к облупившейся штукатурке потолка, словно в оперной арии.

Выйдя из церкви, я спросил женщину об армянском священнике. Она сказала, что отведет меня к пресвитеру, но сначала я должен прийти к ней в гости и отобедать в кругу ее семьи. Она была наполовину венгеркой, наполовину армянкой и чем-то напоминала мне мадам Олтеан, румынку из Клужа.

– Я говорю на пяти языках. Румыны не говорят ни на одном, кроме румынского. Только взгляните, – она указала в окно на новое здание напротив, – посмотрите, что они сделали с нашим городом.

Она жила в старом купеческом доме с высокой изразцовой печью и сводчатыми потолками. У нее не было немецкого телевидения и телевидения вообще, вместо него были полки с научными трудами и художественной литературой на трех или четырех языках. Я невольно подумал, что и мадам Олтеан, и эта темноволосая женщина, румынка и венгерка-армянка, были, должно быть, примерно одного возраста, обе опекали своих мягкосердечных мужей, имели хорошую работу, любили детей, шпиговали домашнюю колбасу, мариновали овощи, были умными, дружелюбными и веселыми. Но если бы их поместили в одну комнату, боюсь, они разорвали бы друг друга на куски.