Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х – 2010-х годов

Только после этого ЦК партии санкционировал начало пропагандистской кампании по «делу Синявского и Даниэля». Она стала необходимой из-за международной огласки ареста и длительного отсутствия сведений о судьбе арестованных. Требовалось хоть как-нибудь объяснить, почему арестованы писатели.

Но у промедления была еще одна, не менее важная причина. Обусловленная не пропагандистской спецификой, а правовой.

Иностранные литераторы, ученые и журналисты еще до суда утверждали, что инкриминировать Синявскому и Даниэлю вообще нечего. Однако это не так.

Заграничные публикации уже постольку стали антисоветскими, поскольку были несанкционированными. Авторы нарушили издательскую монополию государства.

Неважно, что законом она не предусматривалась. Важно, что литераторы посягнули на базовый принцип существования советской издательской модели.

Значит, политическая оценка предопределена и без учета содержания публикаций. А если учитывать, то изображение советского быта – отнюдь не восторженное. Сатирическое.

Иной вопрос – юридическая обоснованность предъявленных Синявскому и Даниэлю обвинений. Приходилось учитывать фактор международной огласки, вот и возникли у следователей трудности. Не было еще соответствующего опыта.

Следствие было изначально ориентировано на часть первую статьи 70 действовавшего УК РСФСР. Она, как выше отмечалось, функционально соответствовала пункту 10 статьи 58 предыдущего – сталинского.

Но в сталинском УК РСФСР формулировка пункта 10 статьи 58 была заранее приспособлена к решению политических задач. Она продуманно невнятная: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений…»[36].

Законодатель не уточнил, что же именно следует понимать как «ослабление». Потому и правоприменители могли произвольно интерпретировать эти понятия, соотнося их с постановкой конкретных политических задач.

Что до художественных произведений, оставалось неясным, следует ли признать «пропагандой или агитацией» суждения персонажа художественного произведения. Значит, правоприменители опять не были стеснены в области интерпретаций.

Формулировки же для послесталинского законодательства были весьма небрежно подготовлены. Не осталось юристов досоветской выучки, умевших так определить направленность действия норм права, чтобы и создать иллюзию законности, и не стеснить правоприменителей. Часть первая статьи 70 существенно ограничивала интерпретации.

Ограничение вводилось буквально сразу. В соответствии с формулировкой части первой статьи 70 «агитация или пропаганда» лишь тогда преступны, когда ведутся именно «в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений…».

Юристы, готовившие новый УК РСФСР, не привыкли к игре терминами. Образование получили уже в сталинскую эпоху, когда подобного рода навыки не требовались. Потому соединили в одной формулировке описание преступлений и характеристику преступных умыслов. Что и обусловило невозможность юридически корректного решения задачи, которую ЦК КПСС поставил через несколько лет правоприменителям.

Формулировкой части первой статьи 70 с необходимостью подразумевалось: в ходе предварительного и судебного следствия должно быть доказано, что обвиняемые ставили «цели подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений». Иначе обвинение, как отмечено выше, теряет юридический смысл.

Еще в ходе предварительного следствия обвиняемые упорно отрицали, что ставили преступные цели. Следователи же не располагали доказательствами, подтверждавшими обвинение.

В сталинскую эпоху такие проблемы решались просто. Те, кому инкриминировали «антисоветскую агитацию», обычно признавали себя виновными еще в ходе предварительного следствия. До суда. И не обязательно пытками выбивали из обвиняемых признания: вполне убедительный аргумент – перспектива ареста родственников или друзей как соучастников преступления.

Времена изменились. Да и арест писателей уже получил международную огласку. Потому следователи не располагали нужным инструментарием.

Обнаружилось, что структура обвинения буквально разваливается. Ни улик, ни признаний Синявского и Даниэля. Меж тем требовалось хоть как-нибудь доказать, что обвиняемые ставили цели, предусмотренные частью первой статьи 70. Без этого приговор мог соответствовать лишь духу закона, а букве явно бы противоречил.

Что-либо менять было уже поздно. Да и действовавший УК РСФСР не содержал норму права, сформулированную нужным образом. В такой ситуации оставалось только одно: экспертными заключениями обосновать выдвинутые обвинения. Но и тут возникли трудности.

Юридически экспертизой признавалось лишь такое исследование, результаты которого воспроизводимы в случае повторного проведения анализа другим экспертом. Как, допустим, сопоставление отпечатков пальцев или результатов определения группы крови. Политическую же оценку, данную одним литератором, вполне мог оспорить другой.