Перекресток волков

— Мой отец говорит, что у сказок в принципе не может быть счастливого конца, — сказал я вслух. Кроха перевернулся на бок, уставился на меня сквозь темноту и спросил:

— А где он сейчас, твой отец?

— Где-то там, — я кивнул в сторону ночи за окном. Пустота неба отражалась в стекле желтыми всплесками уличных фонарей. Ни единой звездочки, ни единой ниточки надежды. В общем, ничего нового. Не у всех сказок бывает счастливый конец. Хотя… Не проще ли сказать, что не бывает самих сказок?

— Малыш… — тихонько позвал я. Кроха не отозвался. Я знал, что он не спит, думает о чем-то. Я ведь уже говорил, что он — странный мальчик?

Я закрыл глаза. В ту ночь мне приснились костер и боль, и белый волк, уходящий в чудное вишневое небо.

— Белый волк в вишневом небе… Ты?..

— Я? Я — это костер и боль.

Денег и впрямь оказалось много. Достаточно много, потому что я смог не только купить себе новую одежду, но еще и принести кое-что домой. Кис взял «сдачу» без удивления. В отличие от Крохи, его не интересовало, где я это заработал.

Кис… Я больше не называл его Васькой. Уж конечно не потому, что испугался его угроз. Просто ему и впрямь не шло это имя. Васька — это что-то серое и обычное. Киса же назвать обычным было никак нельзя. Для начала, он был рыжим. Рыжим, нервными вообще… Он не любил ветер и дождь, тушеную капусту и телевизор. Мечтал о собственной машине. Предпочитал синий цвет, джинсы, водолазки и кроссовки. Никогда не знал, что и где в доме лежит. Часто спорил по пустякам. И еще он много работал. На заводе в смену и где-то еще — я не спрашивал, где. Какая разница? Уверен, это было незаконно. Впрочем, вряд ли у него имелся выбор.

Он был хорошим человеком. И… жаль… как жаль, что я не сумел ему помочь…

— Помочь? В чем? Ной! Ной, ответь, не молчи!

— Жаль…

— Кис!

Его комната — бывшая спальня его родителей — насквозь пропахла табаком и чужими воспоминаниями. За три с лишним года, прошедших с их смерти, Кис не сумел прижиться в ней. Здесь все было не его: персиковый цвет стен, зеркальные дверцы платяного шкафа, огромная мягкая кровать, над ней в деревянной рамке небольшая фотография — мужчина и женщина, улыбающиеся друг другу, — флакончик давно выдохшихся духов на тумбочке, который никто из ребят так и не отважился выбросить… а Вдруг… может быть… случаются же чудеса… мама вернется, а духов не будет… Чужая комната, чужие вещи, чужие обязанности, заполнившие его быт, мешавшие (или помогающие?) ему оставаться самим собой…

— Кис!

Я вошел к нему в комнату, плотно закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной.

— Что? — спросил Кис, не отрываясь от ежедневника, в котором вел какие-то сложные подсчеты. — Что, Ной?

— Вот, возьми, — я вытащил из кармана смятые бумажки, положил на стол перед монитором компьютера. Кис пошевелил карандашом в образовавшейся неопрятной кучке и, откинувшись на стуле, испытывающе взглянул на меня.

— О!

— Давай без междометий.

Кис отодвинул в сторону бумаги, немного подумал, вертя в пальцах карандаш, потом выключил монитор и откатился на стуле чуть в сторону.

— Давай.

Мы замолчали. Разговор без междометий не получался. Потом Кис вздохнул, открыл ящик стола и смахнул в него мои бумажки.

— Спасибо.

— И тебе тоже.

— А мне-то за что?

— За одежду.

Кис фыркнул, с интересом оглядел меня.

— Пожалуйста. Знаешь, Ной, а ты начинаешь мне нравиться.

Я прищурился.

— Вот как? А раньше, выходит, не нравился?

— Выходит, нет.

— Очень странно… Я тебе не нравился, но ты привел меня к себе в дом. Почему?

Кис пожал плечами, сказал как само собой разумеющееся:

— Кроха попросил.

— А-а…

Кис, покачав головой, улыбнулся.

— Кроха сказал, что тебе можно верить, а он, сколько помню, еще никогда не ошибался. Да сядь ты куда-нибудь, не маячь перед глазами!

Я сел. Так, чтобы свет лампы падал ему на лицо. Кис отвернулся.

— Я тебе кое-что расскажу.

— Звучит многообещающе…

Он проигнорировал мою иронию. Я почувствовал, как изменилось его настроение.