Перелистывая годы

Мы с Михалковым продолжали пребывать в «Есениа» (считалось, что мы там только работаем), а поэт Расул Гамзатов и композитор Матвей Блантер с супругами были в санатории «Империал» (считалось, что они там только лечатся и отдыхают). Но кроме неусыпного «творческого труда» и неустанного отдыха, были еще и наши совместные, как бы профессиональные общения. Мы обсуждали события литературные, музыкальные, но, конечно, и политические. Было что обсудить… Два года назад нас обнадежил XX съезд. «Надежды юношей питают, отраду старцам подают…» Неосуществимые надежды были основным блюдом в нашем политическом рационе. Тем не менее всякий раз мы жаждали верить.

А около года спустя эту надежду захотел отобрать заговор, который, к общей радости, не удался. Не удался по причине почти случайной… Между заседаниями партийного пленума, в кремлевском туалете, уже фактически свергнутый Хрущев встретил маршала Жукова и трагично вибрирующим голосом произнес: «Георгий, спасай!..»

Маршал спас. За что в скором времени Хрущев сместил его с поста министра обороны и вывел из политбюро. Как вывел и Фурцеву, тоже его спасавшую… Вожди не любят испытывать к кому-либо благодарности: это чувство все обязаны испытывать по отношению к ним самим! Маршал не стал перерезать себе вены, как это пыталась сделать Екатерина Алексеевна, но обиду по-маршальски твердо в себя внедрил. И через много лет, когда нас с ним познакомили, сказал о Хрущеве: «Если бы он тогда меня не предал, я бы и в шестьдесят четвертом спас его от Брежнева и компании, как спас от компании Молотова, Кагановича и Маленкова». До сих пор вновь и вновь думаю, что Никите Сергеевичу не объяснили, а он в силу невежества своего не знал, что измена благодетелям – грех непрощаемый. Размышляю об этом часто потому, что, не победи неосталинисты в октябре шестьдесят четвертого (опять этот «октябрь»!), и многое могло бы повернуться иначе, благоприятнее для России…

Одним словом, нам было о чем побеседовать в Карловых Барах. Каждый вникал в политику по-своему: Михалков откровенно, не опасаясь «крамольных» мыслей, но иногда с детской доверчивостью меняя точки зрения (в зависимости от того, что высказывали его собеседники). Расул Гамзатов подкреплял свои мнения восточными афоризмами, неизменно приправленными юмором, а замечательный композитор-песенник то и дело примерял политику на ассортимент и цены в карловарских магазинах.

Как-то пригласили нас четверых выступать в клубе некоего «сверхсекретного объекта», находившегося неподалеку (где именно – об этом, естественно, умолчали!). На таинственном чешском «объекте» нам предстояло встретиться с… советскими специалистами. Впрочем, это было закономерно: братство «на вечные времена»! До шестьдесят восьмого и до Пражской весны, до укротительного марша советских танков оставалось еще десять лет…

Сильно соскучившиеся советские специалисты встретили нас не просто гостеприимно, а и помпезно. Требовали исполнять «на бис» стихи, басни, даже новеллы и, уж безусловно, блантеровские песни, начиная с «Катюши». А потом, конечно, на сцену взошли наиболее очаровательные из жен «специалистов» и вручили нам не только букеты, но и прославленные чешские вазы. Михалкову преподнесли сверкающий сосуд поражающе огромных размеров, а нам троим – сосуды поменьше, словно бы пригнувшиеся перед его царственной вазой.

На обратном пути, в машине, Блантер начал канючить:

– И здесь – чинопочитание! Даже в подарках нет равенства… А разве я в музыке меньше, чем ты, Сережа, в поэзии? Почему же твоя ваза должна быть в два раза больше? Чьи песни пели всем залом?

Выходя из машины, Михалков шепнул мне:

– Отдам ему свою вазу. Пусть берет! С ней еще на аэродроме будет кутерьма: перевес, упаковка… Поменяемся!

И Матвей Блантер поменялся.

Но каким же было его разочарование, когда утром в магазине мы обнаружили, что михалковская ваза в два раза выше, но и в два раза дешевле наших (у нас был хрусталь, а у него – стекло).

– Ну уж нет: снова меняться не буду! Шиш! Надо его проучить.

Песни Матвея Блантера не стали хуже из-за этой незначительной истории с вазами. И из-за некоторых черт его характера, которые сделали возможной ту давнюю историю, песни тоже не стали хуже. Их пела вся страна и, как говорилось, «весь фронт» в годы Отечественной. Война с песнями, конечно, слабо ассоциируется. Но если все же солдаты кого-то и пели, то Блантера – без сомнения. Это была тоже «массовая культура», но не замаранная пошлостью и спекулятивным эпатажем.

Недавно по российскому телевидению с осуждением и сожалением показали, быть может, самую заброшенную могилу на Новодевичьем кладбище. Могилу Матвея Блантера… Неужели «близкие и родные» мстят ему за какие-то прижизненные, уже истлевшие слабости? Тогда они сами достойны не только осуждения, но и презрения. Не он, а они.

Через год я снова встретился с семьей Гамзатовых. И опять на курорте. Но уже на советском, в Минеральных Водах. Встреча была вроде случайной, но если бы не она…