Переливание сил

Когда я поделился с начальником своими мыслями по всем этим поводам, в основном о косых взглядах больной и ее родственников, он сказал о наглости так называемых интеллигентов, хотя это были настоящие интеллигенты, о хамстве не доверяющих ему как врачу, о невозможности нормального общения между больным и врачом, и что все друг другу завидуют, а больные завидуют врачам, потому что они-то сейчас больные, а врачи здоровые, и больные не любят врачей...

У него была своя постоянная идея.

А я посмеивался почему-то над больной, над родственниками ее, над начальником и в конце концов забыл, что рука больной на всю жизнь испорчена, и сгибаться она не будет, и свищи длительные будут. И терзала меня обида, что злятся на меня, когда я этой больной сделал только хорошее.

В результате всех этих философствований, усмешек, передряг и нервотрепки псориаз мой вновь обострился, и в основном на голове. Затылок мой был словно закован в гипс, и мысли не уходили дальше этой преграды.

Мысли были скованы. Мысли были псориатическими. Иногда я пытался сбросить этот ощутимый нимб скудоумия, но все равно оставался в путах этой болезни, ограничивающих живую мысль.

Болезнь послушно шла за моими мыслями... нет, за поступками.

И лишь во время операции я отвлекался и целиком уходил в жизнь. Или мне казалось так, но все равно от этого я еще больше привязывался к хирургии. Она мне стала необходима, она для меня стала воздухом. Я не представлял себя вне хирургии, без ореола романтики, подвижника, гуманиста...

Я сижу в темной комнате, у раскрытого окна, уставившись на нелепые, эфемерные светлячки, нереальными, мистическими светлыми бляшками заляпавшие естественную темь, пытаюсь все восстановить и понять, где, в каком месте я споткнулся, где потерял, что имел, где был не прав, когда виноват.

Да так ли я, действительно, любил хирургию? А не бред ли это души моей, ведь если истинно любишь и делаешь что-либо для истины, а без всякого утилитаризма, не должно же быть ни суетности, ни тщеславия? А так ли было?

Я не занимаюсь тем, что любил. Я занимаюсь теперь тем, над чем посмеивался.

1965 г.

И Я ТОЖЕ

На часах без четверти восемь.

Это уже граничит с опозданием. Тем не менее вставал я медленно и нехотя. Хотелось спать. К тому же ломило левое плечо, и это меня озадачивало и уж никак не стимулировало ускорения темпа. Посетовав на эту боль и позавидовав все еще спавшей дочери, я стал набирать скорость. Движения убыстрялись в геометрической прогрессии.

Почистить зубы, помыться, побриться — это все недолго. Однако брился я уже со страшной скоростью.

Почему ж так нудно болит плечо? Можно подумать, что у меня стенокардия. И до чего же неохота сегодня дежурить. Опять аппендициты сквозь ночь сплошняком.

До чего же неприятно в плече! Нет, поесть все же надо.

— Ты со мной выезжаешь или еще остаешься? Ну так едем быстрей.

До чего же плечо болит!

Бег на работу в том темпе, который только еще не бег. Вся неприятность в том, что спешка-то аритмичная. Набрать бы ходу с утра, и так бы целый день, но в одном темпе.

— Я, пожалуй, сейчас закурю. Если боль усилится, значит, стенокардия.

Первая сигарета за день. Да еще после еды. Да на улице к тому же тепло. Это ли не блаженство! Но... надо спешить.

Боль в плече не усилилась, но появились какие-то неприятные ощущения в середине грудной клетки. Не больно... но и гимнов радости петь неохота.

А может, все-таки стенокардия? К черту. Лучше я выплюну сигарету. Но вообще этого не может быть. Если в тридцать лет грудная жаба, то что же будет в сорок и будет ли пятьдесят?

Кажется, я даже доволен, что у меня болит. Расту в собственных глазах.

Сначала у меня прием в поликлинике. Она хоть и детская, все же относительно спокойно. Но вот потом больница. Впрочем, к тому времени все пройдет, наверное.

— Все ж плечо-то болит. Может, забежать в приемный покой больницы и пососать валидол?

— Конечно. Давай забежим по дороге.

— А ну их к черту. Обойдется. Не тресну. К тому же это все равно не стенокардия.

— Вечно ты юродствуешь. Ну что за дурацкие рассуждения? Раз болит — пойди и возьми что-нибудь. Если бы это было у меня, ты бы целый митинг устроил. Рассказал бы о невежестве и о чем хочешь. Пойдем возьмем валидол.

Действительно, юродствую и вообще, кажется, в полном восторге от возможности поговорить о валидоле для себя.

— Ну, ладно. Что ты развоевалась? Никуда я не пойду. Во-первых, это не стенокардия, а во-вторых, вон автобус, и если мы не ускорим наш повествовательный ход — опоздаем.

Почему-то на бегу всегда хуже думается. Это при таком опять же аритмичном беге. А бежать в одном ритме, раздумчиво, очень даже приятно.

Если сейчас от бега станет хуже — стенокардия. Тоже ведь метод диагностики. Вроде сигареты.

Как автобус идет? То еле двигается, то несется. Здесь быстрее дорогу надо приводить в порядок. От такой езды все автобусы разваливаются. Совсем недавно вышли на линию, а теперь уже скрипучая развалюха. Сначала дома настроили, теперь дороги прокладывают. Целый город вырос, а магазинов нет. Тоже ведь аритмия.