Переливание сил

— Пирогов не нуждается в вашем заступничестве. Он велик без вас. Нечего ему приписывать то, чего не было. Вы оскорбляете этим и его, и всю русскую хирургию.

Все-таки, мне кажется, я достигаю цели.

По-моему, сейчас для них Пирогов стал и выше и ближе.

После этой апологии Пирогова я приступил к делу.

Сначала та, которая постарше.

Все хорошо. Лекарство ввел. Никакой реакции.

А теперь больная-врач.

— Лягте, пожалуйста, на правый бок.

Попутно я объясняю студентам.

Это ошибка. Врач ведь. Не надо ничего при ней говорить.

— Сейчас будет небольшой укол. Это местная анестезия. — К студентам: — Вы уже проходили? Видите, сначала новокаин вводим в кожу. Получается желвак — как лимонная корка. Теперь глубже. Вот. Теперь обхожу. Здесь это должно быть. Так... Так... Угу...

(Нету. Где же игла? Ну-ка вытащу. И снова. Опять уперся. Еще раз. Ага. Вот. Попал!)

— Вот видите?! Давайте тот шприц.

— Коллега, больно немного.

— Ничего, сейчас кончаем. Потерпите еще чуть-чуть.

(Вишь как: «Коллега». Политес соблюдает. Значит, не так больно.) Ничего. Не страшно. Ввели — и никакой реакции. А говорят, с врачами всегда морока... Мистики.

Давление оставалось все время на одном уровне. Только чуть больно дышать. Пульс хороший.

Я чуть отошел и стал объяснять студентам, что вводил, как вводил. И почему мы этого сейчас не боимся.

Чудеса техники, двадцатый век и так далее. У студентов перерыв. И я вышел покурить.

— С доктором что-то плохо!

— А! Докторские штучки!

Поворачиваюсь к дверям. (У них все может быть — медики.) Шаг. (Может быть, давление упало?) Шаг... Шаг... (Валя-то здесь? Да вот она.) Шаг. Дверь. (Боже!)

— Черт возьми!

Бледная. Даже серая. Даже с синевой. Глаза закатились куда-то вверх. Почти не видны. Отдельные судорожные подергивания. Какие бывают после смерти. Так и называются — постмортальные.

(Мертва! Быстрее!!)

Два прыжка. Стол.

— Валя!!! (Она уже все поняла.)

Пульса нет. На руке нет. На сонных артериях нет. Сердце — не слышно.

Смерть!

Надо начинать массаж сердца. Что тянуть?! И грянула работа. Я давил на грудинную кость. Надо сдавливать сердце. Сдавливать между грудиной и позвоночником. Массаж. Сердце сжимается и разжимается, кровь гонит по сосудам. Раз шестьдесят-семьдесят в минуту. Недавно в роддоме я открытый массаж делал. Вскрывал грудную клетку. А здесь решил сначала попробовать так. Две-три минуты. (Так! Сразу как тяжело! Раз. Раз. Раз. Еще!)

— Скамеечку мне! Под ноги! Повыше!

Валя уже здесь. С аппаратом. Трубку вводит в горло. Дыхание она берет на себя. И опять мы с Валей оживляем. Еще. Еще. Будет эффект? Что-то хрястнуло под рукой.

— Ребро сломал! А, черт с ним! До него ли! Нет, не надо меня сменять.

Голова взорвалась. Болит. Это от внезапной тишины. За окном все время тарахтела машина. И вдруг перестала. Что за черт!

— Дышит! Дышит самостоятельно!

А вокруг студентов полно. Какие лица! И испуганные. И сочувствующие. И страдальческие. И просто любопытные. Их ругают: современная молодежь! Мы в их годы, и так далее... Они другие. Конечно. Они даже не такие, как мы были. Всего лишь десять — пятнадцать лет назад. Наши девочки на третьем курсе скромные, с косичками, губы некрашеные. А сейчас: губы крашеные, прически самые разные, глаза искривленные и изогнутые, на пальцах кольца, и у многих еще и обручальные. И у ребят тоже.

И все-таки те же самые ребята. «В их годы мы... » Не могут же они быть такими, как и во все прошлые годы! А знают они, по-моему, больше, чем знали мы в их годы.

Когда они смотрят, мне легче.

И врачи собрались со всего отделения. И сестры.

Пульс на сонных артериях!

А затем пульс на всех остальных. А затем и давление появилось. И поднялось до цифр нормальных.

Для верности я еще немного покачал.

— Что вы льете? Глюкозу? Валяйте.

— Тебе-то самому не надо кордиаминчик?

— Издеваетесь?

Больная дышит. Сама, без нашей помощи. Глаза открыла.

— Как вы себя чувствуете?

— Грудь болит.

(Еще бы не болеть! Давил на совесть. Да и ребро сломал. Надо бы и покурить.)

Я отошел к окну. Выглянул.

С пятого этажа все не так выглядит. Странная картина.

Машина бежала через весь двор. Наискось. На наклоненное дерево. Впереди металлический скребец. Не знаю уж, как он называется по-научному. Позади ковш навис. Добежала до дерева. Уткнулась в него скребцом. Как свинья, желуди копающая. Дерево покачнулось. Но стоит. Собрала все силы свои. И опять злобно уткнулась в дерево. Злобно. Мне сверху хорошо видно. Дерево упало. Самодовольно отошла. Я даже видел, как торжествующе покачнулся ковш.

Затем, опять мелко подсеменив к дереву, стала поворачивать ствол в удобную позицию и подталкивать его куда-то в сторону. Делала она это уже значительно спокойнее. Дерево-то уже мертво. Сдвигая ствол, попала своей передней частью в какую-то яму. Тогда сзади ковш выдвинулся. В своей средней части согнулся, как в суставе. Впереди вылезли какие-то лапы-упоры. Ковшом уперлась и отжалась. Как люди отжимаются во время зарядки. Повернулась и вышла из ямы.

Вот это машина!

Стало быть, это она, когда замолчала, оглушила меня тишиной.

А больная свободно разговаривает.