Перелом

И в самом деле, когда Марья Михайловна пришла (уже без Владика, его больше не пускали) и стала протирать пол под моей кроватью, я явственно почуяла запах спиртного. Окончив уборку, она с нелепой улыбкой на миловидном лице села на табурет, расставила ноги и сипло запела «Ромашки спрятались, поникли лютики»... Зина со своей кровати кинула в нее стакан. Марья Михайловна с цирковой ловкостью поймала его. Все это походило на бред...

22

Неожиданная новость: приехал Митя! Не писал, не телеграфировал, просто приехал! Все такой же — бледный, редковолосый, но милый, милый до невозможности! До чего же люблю его, старшенького!

— И зачем ты приехал? Пропускаешь занятия, ведь последний курс, а здесь ты мне все равно ничем не поможешь. Вот выпишут — тогда повезешь домой. А так-то чего ради?

А сама была рада без памяти, что приехал. Он смотрел с удивлением, словно не узнавая. И в самом деле, судя по зеркалу, изменилась я крепко. Остриженная, ненакрашенная, в безобразном халате. Сутулая, на костылях — мешок мешком.

— Ну, пойдем в холл, там поговорим.

— Однако ты молодец, мама! Уже на ногах.

— Не на ногах, на костылях.

— Важно, что не лежачая. Для такого перелома совсем неплохо восстанавливаешься.

— А откуда ты знаешь, какой у меня перелом?

Смутился:

— Я тут говорил с твоим, как его, Михаилом Михайловичем. «Автором сустава». Смотрел твой последний рентген. В общем, там все в порядке. Ты не беспокойся...

Ох, эта врачебная бодрость!

— Говори прямо, что-нибудь не так?

— Нет, мама, все нормально. До чего же ты стала мнительна, прямо как больная.

— А я и есть больная.

— Я думал, что ты прежде всего врач.

— Зря думал. Ну, ладно, рассказывай, как там у вас.

— Нормально. — Любимое словцо сегодняшней молодежи: о чем ни спросишь, все у них «нормально».

— С хозяйством справляетесь?

— Справляемся. К нам твоя знакомая, Люсей зовут, помогать приходит. Помнишь ее? Люся Шилова, твоя пациентка.

Вспомнила. Была такая в прошлой жизни, давным-давно. Красивая, с темной косой, полувырванной пьяным мужем...

— Вы ей хоть платите, Люсе?

— Что ты! Не берет ни копейки. Говорит, жизнью тебе обязана.

— Не берет так не берет. Еще что нового? Как Валюн?

Митя покраснел:

— Мамочка, я долго думал, говорить тебе или нет, но все-таки решил — скажу.

— Что такое? Заболел? Из школы выгнали?

— Хуже: женился.

Прямо обмерла:

— Женился? На ком же?

— На своей однокласснице, Наташе Спириной, помнишь такую? Бывала у нас.

— Не помню. Как же их зарегистрировали, если ему восемнадцати нет?

— Обошлись без регистрации. Живут, говоря пышно, во грехе.

— И где же это они живут?

— Разумеется, у нас. Наташины родители резко против. Валька им не нравится. И странно было бы, если б нравился. Я бы такого зятя на порог не пустил. Они люди трудовые, степенные, отец — рабочий, жестянщик высокой квалификации, мать — пенсионерка. Хотели в школу жаловаться, раздумали. Огласки побоялись.

— Какая она из себя, эта Наташа? Что-то не припомню.

— А никакая. Цвета пыли. Да там почти что и нет Наташи. Маленькая, дохленькая, а характер — дай боже!

— Вы с ней ссоритесь?

— Стараюсь не замечать.

— А на какие средства, прости за бестактность, они живут?

— На наши. Значит, на твои: моя стипендия — капля в море. Наташкин отец и слышать не хочет, чтобы им помогать. Сам, говорит, женился — сам содержи жену и себя. Вполне резонно.

— Где же вы все разместились?

— Молодые — в твоей комнате, я — в угловой, с балконом.

— Загадили они, верно, мою комнату?

— Не без того.

И тут, неожиданно для себя, я заплакала. Почему-то до слез стало жалко именно мою комнату — просторную, чистую, с высоким потолком. С видом на громоздящийся город, на изогнутые цветки фонарей...

— Мама, не плачь, а то буду жалеть, что тебе сказал. Думал — как лучше, а вышло хуже. Валька обещал сам тебе написать.

Вытерла слезы:

— Прости. Разболтались нервы. Лежишь тут, лежишь... Врачи насчет выписки пока отмалчиваются. Тебе сказали хоть примерно, когда меня выпишут?

— Месяца через полтора-два. Что-нибудь в мае.

— Боже мой! Я, кажется, уже не могу лежать. А главное, в чем смысл? Лечения все равно никакого. Одна гимнастика да процедуры. Так бы я и дома могла лечиться. Ты поговори с ними, Митюша. Пусть они меня выпишут под твою ответственность...

Что-то не совсем понятное в Митином выражении лица:

— Михаил Михайлович тебя пока не отпускает. Рентген контрольный, то да се...

— Говори прямо: не прижился сустав?

— Пока неясно. Возможно, еще приживется. А если нет...

— Еще одна операция?

— Не исключено, — осторожно ответил Митя.

— Коновалы они, коновалы! — не своим голосом крикнула я.

Сидевшие в холле обернулись, явно шокированные.

— Ну вот этого я от тебя, мама, не ожидал. Ты, кажется, человек разумный. Врачи сделали что могли. И продолжают делать. Сложный перелом. Пришлось сместить взаимное расположение бедра и таза. Я тебе нарисую, ты сама увидишь, какая там у тебя картина...

Вынул записную книжку, стал что-то набрасывать. Я не глядела. Врач во мне вымер. Я только спрашивала:

— Что же, я теперь никогда не буду ходить как человек? По-настоящему?