Перелом (сборник)

Ежик зашуршал в траве. Стало зябко, но не хотелось отодвигаться от его плеча. Все же поднялись. Вошли в избу.

Положили матрас на пол и легли под одно одеяло. Некоторое время лежали, глядя в потолок. В них росло, копилось напряжение. В физике есть термин: критическая масса. И достаточно любого толчка, даже громкого звука – происходит взрыв. За окном с дерева упало яблоко, повинуясь закону всемирного тяготения. Должно быть, ежик наколол яблоко на свои иголки и отнес ежатам. Тамара вздрогнула. Юра мощно притянул ее к себе, и все стало неуправляемым. Она обнимала его так же, как Юру Харламова – в том далеком дне, в осевшей могиле. Казалось, дыхания не хватит, сердце разорвется. Он, сегодняшний Юра, испугался – так бурно колотилось ее сердце. Гладил, успокаивал, припоминая все нежные слова, которые знал, и придумывал новые. Когда все слова кончились, стал повторять ее имя. Все повторял и повторял, как дождь по крыше.

Луна по-прежнему пялилась, но Тамара ее уже не боялась. Она укрылась под дождем его нежности. Он целовал ее тихо и плотно, клал поцелуи один к другому, ни одного сантиметра не пропадало. Что он строил? Счастье. Тамара впервые подумала, что СЧАСТЬЕ от слова ЧАСТЬ. Счастье – это значит часть целого. Часть всеобщей гармонии: дерево и листья, небо и Земля, Земля и Галактика. А Тамара – часть всего этого. Без нее не обойтись.

Если бы тогда в лесу, с тем Юрой все было так же, она никуда бы от него не ушла. И его серая внешность показалась бы самой яркой и одухотворенной.

Скульптор был бездарен в любви. Он как будто лишен слуха жизни. Он умел только работать. А любить, принадлежать другому человеку, растворяться в другом он не умел. Он принадлежал только своему замыслу, был озабочен только своим духовным зародышем, который зрел в нем. А на остальное ему наплевать. Остальное – не важно.

Но остальное – это и есть Тамара, ее целая, неповторимая жизнь, Господний замысел. Тот, кто ее придумал, – не фраер. И если он запустил Тамару в жизнь, значит, она зачем-то нужна.

– Подыши на меня, – попросила Тамара.

Ей нравилось его дыхание. Так пахнут грудные дети – молочком, а значит, лугом, разнотравьем.

Она заснула в счастье.

А когда открыла глаза – светило солнце. Юра с кем-то разговаривал, потом вернулся. Он был обернут простыней, как древний римлянин в бане.

– Кто это приходил? – спросила Тамара.

– Жена. Я ее не пустил.

– А что она хочет?

– Не знаю. Она все время что-то хочет.

– Вот я уеду, ты к ней вернешься, – сказала Тамара.

Она понимала: от Юр не уходят.

– Я никогда к ней не вернусь. И ты никуда не уедешь. Мы будем жить хорошо. Так, как задумал тот, кто все задумал. У нас получится. Я знаю. Поверь мне. Просто поверь, и все.

Он опустился рядом. Обнял.

– Ты опять опоздал на работу, – напомнила Тамара.

– Я никуда не пойду. И ты никуда не ходи.

– И я никуда не пойду.

– Будем весь день вместе.

– А тебе не попадет?

– Не попадет, – успокоил Юра. – У меня есть отгулы. Я кровь сдавал.

– Зачем?

– Чтоб были отгулы.

– Но откуда ты знал, что встретишь меня?

– Я не знал, но я ждал... А когда честно ждешь, все получается.

– Ничего подобного. Моя подруга Нелка честно ждала и даже боролась. Наконец заполучила, а он взял и умер.

– Значит, не теми средствами боролась. Рождала духовных монстров. Они потом собрались и ей наподдали...

– Они ему наподдали, – уточнила Тамара.

– Вот и солдат твой не теми средствами боролся: врал, унижался и в конце концов преступил. Наплодил вокруг себя монстров и монстрят. Они его окружили и затолкали в тюрьму.

– Перестань сдавать кровь, – попросила Тамара. – Ты и так светишься.

Она обняла его, закрыла глаза, чтобы ничто не отвлекало. И они полетели, как на картине Шагала, когда двое летят над домами и крышами, над Петьками и судьями. Над делами и судьбами. Только он. Только она.

Тамара была – как Ева, вкусившая яблоко. Скоро должен кто-то явиться и выгнать ее из рая.

Поезд уходил, набирая скорость.

Тамара высунулась до середины, держась за поручень. Того гляди выпадет. Он бежал за поездом. Как в кино. Или в кино иногда бывает, как в жизни. Вот тебе и командировка по письму. Вот тебе и «радость солдата» – все в одну корзину: и горе-Петька, и ее «нечаянная радость в дальней дороге». И Москва впереди. За эти два дня она успела забыть, что у нее есть дом, муж, мотота. Сейчас все это надвигалось со скоростью сто километров в час. А она еще в раю. А впереди – ад. Как совместить эти два помещения и этих двух Тамар?

В купе сидел старик, комсомолец двадцатых годов. О нем нельзя было сказать: «старичок» или «дедуля». Он был именно Старик, во всей мощи этого понятия, как хемингуэевский старик, поймавший большую рыбу. Или рыба его.

Тамара разговаривать не хотела. Юра пообещал приехать через два-три дня, и тогда они все решат на московской территории. Тамара грезила наяву, отгородившись Юрой от Старика. А ему, наоборот, хотелось поделиться, он рассказывал о юбилее, кого он встретил из старых друзей. Почти все умерли. ТАМ больше, чем здесь. Но все же он встретил двоих. С одним из этих двоих он сидел.

– Где? – очнулась Тамара.

– Как где? В лагере.