Переломный момент. Как незначительные изменения приводят к глобальным переменам

"Выстояв, как мне показалось, бесконечную очередь, чтобы купить жетон, я попытался опустить монету в турникет и обнаружил, что его кто-то намеренно испортил. Не сумев оплатить за проезд, чтобы попасть в метро, мы вынуждены были войти через грохочущие двери, у которых стоял неряшливого вида человек с протянутой рукой; поломав турникет, он теперь требовал, чтобы пассажиры отдавали жетоны лично ему. Тем временем один из его дружков приставив рот к щели монетоприемника, вытаскивал зубами застрявшие там монеты, покрывая все слюнями. Большинство людей были слишком напуганы, чтобы пререкаться с этими ребятами: "На, бери этот чертов жетон, какая мне разница!" Большинство пассажиров миновали турникеты бесплатно. Это была транспортная версия дантова ада".

Таким был Нью-Йорк в 1980-х годах, городом в тисках одной из самых свирепых эпидемий преступности в своей истории. Но затем, внезапно и без всякого сигнала, эпидемия сорвалась вниз. Достигнув своей самой высокой точки в 1990 году, уровень преступности начал стремительно падать. Количество убийств снизилось на две трети, а число тяжких преступлений — наполовину. В других городах в этот период также наблюдалось падение уровня преступности. Но нигде уровень насилия не снижался так резко и быстро. В подземке к концу десятилетия совершалось уже на 75 % меньше преступлений, чем в его начале. В 1996 году, когда Гоетца вызвали в суд во второй раз, в качестве ответчика в гражданском иске от имени Даррела Кэби, пресса не обратила на это никакого внимания, а сам Гоетц, похоже, стал уже анахронизмом. В тот период, когда Нью-Йорк стал самым безопасным в стране мегаполисом, было трудно вспомнить точно, что именно когда-то символизировал Гоетц. Было непостижимо, что кто-то мог направить на кого-то пистолет в вагоне подземки и стать при этом героем.

2.

Надо сказать, что идея обозначить преступность как эпидемию — немного странная. Мы говорим об "эпидемии насилия" или о волнах эпидемии, но для нас вовсе не очевидно, что преступность подпадает под те же законы эпидемии, что и ситуация с туфлями "Hush Puppies" или поездка Пола Ревира. Эти эпидемии были вызваны относительно простыми вещами — товар и тревожная весть. Преступность, с другой стороны, это не однородное самостоятельное явление, а термин, обозначающий почти невероятно разнообразные и сложные типы поведения. Преступные действия имеют серьезные последствия. Преступник вынужден делать нечто, ставящее его самого под большую угрозу. Сказать, что кто-то преступник, — это все равно, что сказать, что он злобен, склонен к насилию, опасен, нечестен, ненадежен и т. д. Однако ни одна из этих психологических характеристик, по всей видимости, не способна легко передаваться от одного человека другому. Преступники, говоря иначе, не погожи на тех людей, которых могут захватить гибельные вихри эпидемии. И все же каким-то образом в Нью-Йорке произошло именно это. С начала и до середины 1990-х годов в Нью-Йорке не наблюдалось переселения народов. Никто не выходил на улицы и не учил потенциальных нарушителей закона разнице между добром и злом. На самом пике волны преступности в городе проживало столько же психически нездоровых людей с преступными наклонностями, сколько и при ее резком падении. Но по какой-то причине десятки тысяч этих людей вдруг перестали совершать преступления. В 1984 году столкновение между рассерженным пассажиром метро и четырьмя чернокожими юнцами закончилось кровопролитием. Сегодня такие же столкновения в нью-йоркской подземке больше не ведут к жесткому насилию. Что же произошло?