Перемена климата

– Ах да! Когда станете писать домой, в Англию, попросите своих родных и знакомых не судить сгоряча. Мы живем в непростой стране, если можно так сказать. Я утешаю себя тем, что в здешних людях мало истинного злодейства. Зато много страха, причем со всех сторон. Страх мешает сострадать и лишает людей рассудка. И потому в итоге превращается в злодейство в какой-то степени.

Старик выпрямился и кивнул. Встреча подошла к концу. Элдреды встали. А старик вдруг улыбнулся и похлопал себя по искалеченной ноге, возлежавшей на подушках.

– Знаете, что я сделал в прошлом году? Отправился на острова Тристан-да-Кунья. Думаю, вы и не подозревали, что моя епархия простирается настолько далеко. Пришлось позволить, чтобы меня привязали к стулу и спустили на веревках с борта корабля. Потом уложили на дно парусиновой лодки и на веслах доставили на берег. Ваш дядя Джеймс не поверил бы своим глазам, честное слово! Разумеется, я вряд ли рискну повторить такую поездку. Все-таки пора остепениться, верно?

Не дожидаясь ответа посетителей, секретарь выпроводил их из кабинета. А старик-архиепископ сразу взялся за бумаги.

Снаружи Анна сказала:

– Строит из себя Уинстона Черчилля? Как думаешь, нарочно? Учился по радиотрансляциям?

– Уверен, что да.

– Он фактически обвинил нас в том, что мы – не христиане.

– Мы же знаем, что это не так, – возразил Ральф. – А он нас провоцировал.

– Зато сердце у него доброе. Правильное.

– Боюсь, какое у него сердце, не имеет ни малейшего значения.

На кейптаунском вокзале вывеска гласила: «Slegs vir Blankes»[18]. Вагоны для чернокожих, словно кому-то в голову пришла запоздалая мысль, были прицеплены в хвосте поезда.

На станциях по дороге у вагонов белых собирались чернокожие ребятишки, подставлявшие сложенные лодочкой ладони, выпрашивая мелкие монетки.

Вокзал в Йоханнесбурге кишел чернокожими мужчинами в роскошных деловых костюмах и с портфелями в руках, а также румяными белыми фермерами, приехавшими в город по делам. Казалось, у них мало волос для таких крупных голов, а животы отвисали настолько, что грозили порвать рубашки. Красновато-коричневые колени, торчавшие из-под шортов цвета хаки, как бы предвещали будущее страны. По словам Ральфа, прямо под ногами, под мостовой, лежали в земле алмазы и золото.

Было прохладнее, чем ожидала Анна, и воздух чудился слегка разреженным. Она шарахалась в сторону от громких криков, от клаксонов и рокота моторов, от мозаики лиц на улицах. В полночь шум за окном заставил ее подойти к окну скромного гостиничного номера. По стеклу барабанили градины – мелкие льдинки, размером дюйма полтора в поперечнике. Бомбардировка с небес длилась приблизительно пять минут. Прекратилась столь же внезапно, как и началась. И добрый час после этого город, окутанный ночной тьмой, был тих и недвижен, словно затаил дыхание.

Здание миссии располагалось на Флауэр-стрит, поодаль от проезжей части, окруженное огородом, на котором росли картофель и маис, капуста, тыквы и морковь. Три ступеньки от земли вели на веранду, дверь которой была затянута сеткой от насекомых. Когда-то двор миссии давал тень, но большие старые деревья вырубили. Комнаты внутри были маленькими и душными.

Люси Мойо сообщила, что все отремонтировали и подновили, готовясь к прибытию новых миссионеров. Линолеум на полу, натертый до ослепительного блеска, мгновенно цеплял глаз своим затейливым, почти джазовым, что ли, узором, от которого начинала кружиться голова. С расходами не считались, как уверяла Люси; в гостиной положили подушки с искусственным мехом и большой пуговицей посередине и поставили кофейный столик, ножки которого словно норовили разъехаться, как лапы у собаки на льду. С законной гордостью уверенной в себе и своих достоинствах экономки Люси показала подставку для журналов – из золотой проволоки – и постучала кончиком пальца по резиновым ножкам. На кухне обнаружился ядовито-желтый стол с хромированной полосой по периметру столешницы и белыми трубкообразными ножками. Стулья были под стать столу.