Перемена климата

Как прикажете жить? И каков праведный путь? Все чаще можно услышать, что жить надлежит так, как живут люди, которым ты служишь, что для христианина это единственный правильный выбор. Я сам отчасти разделяю эту точку зрения. С какой стати у меня должно быть больше денег и больше комфорта, чем у них? Как ты можешь рассчитывать на их уважение, если норовишь отделиться?

Но все же я не могу не сознавать, что эта идея чревата малоприятными последствиями.

(Тут ему вспомнился Коос, обедающий маисовой кашицей с подливой.)

Не уверен, что мне хватит мужества превратить теорию в практику.

Джеймс отвечал:

Ральф, у тебя что, много имущества, чтобы люди тебе завидовали? Нужно ли напоминать, что ты сейчас находишься в семи тысячах миль от родного дома? Возможно, сам ты не считаешь свой поступок слишком уж великой жертвой, но позволь сказать, что, даже если ты не скучаешь по нас, мы с твоей сестрой скучаем по тебе и очень часто говорим о вас. В своем письме ты сперва жалуешься на жизнь, на испытания и невзгоды, а сразу после принимаешься рассуждать так, словно нежишься в роскоши!

Допустим, ты примкнешь к людям, среди которых живешь, переселишься в хибару на чьем-то заднем дворе. Какую внятную пользу это принесет хоть кому-то? Да, ты почувствуешь себя лучше, на неделю или на две, но разве на кону стоят твои чувства? Когда же жизнь в лачуге станет невыносимой — а это произойдет очень быстро, — ты сможешь сбежать. В лучшем случае это будет эксперимент, продиктованный благими намерениями. Увы, людям вокруг тебя бежать некуда; их приговоры не предусматривают приостановления. Посему любые жесты такого рода с твоей стороны, вызванные стремлением соблюсти равенство, покажутся им оскорбительными. Ты свободен, ты волен уйти, а они — нет.

У тебя за спиной образование. У тебя белая кожа, и ты живешь в стране, где это является важнейшим условием. Даже возможности твоего тела, которое с детства хорошо питалось, отличают тебя от местных. Как ты вообще смеешь думать, что можешь стать одним из них? Если привилегия досталась, ее уже не отнять.

Ральф положил письмо дядюшки в ящик письменного стола. И снова вспомнил Кооса, надраивающего мылом кожу рук.

— Я снова поговорил с Дири, — сказал Ральф врачу. — И Анна тоже с нею говорила. Мы даже задумались, не похитить ли нам ее малыша и не принести ли к вам. С другой стороны, Дири взрослая, сама должна сообразить, что к чему. А может, вы как-нибудь заглянете в миссию? Правда, не могу даже вообразить, как нам оторвать младенца от матери, чтобы вы могли его осмотреть. Она постоянно таскает его на спине, с утра до вечера. По-моему, он так и умрет, бедняжка.

— Пообещайте ей укол, — ответил Коос. — Это должно помочь.

— Для нее или для младенца?

— Для обоих. Давайте — как это говорится? — давайте ловить на живца. Местные обожают уколы. Для них это главное лечение. Между прочим, я вынужден колоть направо и налево, потому что, если начну отказывать, они пойдут бог весть к кому, станут лечиться бог весть чем, и результат будет вполне предсказуемый.