Перемена мест

Первым нашим адресом был самый фешенебельный в столице Дом моделей — «Ласточка» на Смоленском бульваре, детище Его Портновского Величества Ярослава Цайца. Сам Ярик, по обыкновению, гостил в Париже и еще не вернулся от Кардена, но маэстро нам и не был нужен. Мы искали только потешного старичка, которого я однажды засек по ТВ, в новостях тринадцатой канала. Проникнуть в «Ласточку» нам не составило большого труда — я размахивал МУРовским удостоверением, а Дима изображал молчаливого мальчика-ассистента. Зато отыскать старичка удалось нам далеко не сразу: сначала нас послали на третий этаж, в раскроечную, потом в подвал — в примерочную, и только в зале модельеров наш герой был найден. Старичок, склонившись над столом с раскроем, фантазировал с ножницами в руках; он невнятно напевал под нос какую-то незнакомую песенку.

— Вы — мастер Либерзон? — сурово проговорил я, изображая неумолимого стража закона.

— Я Либерзон, я, — встревожился старичок. — А что такое? Если вы насчет лицензии, то Ярослав Михалыч сейчас в Париже, но все бумаги, все накладные, я вас уверяю… У нас серьезная фирма. У нас члены правительства одеваются, кинозвезды, депутаты Думы…

— Вот именно, — самым мрачным тоном перебил я. — Распространяете, понимаешь, дезинформацию о наших народных избранниках! Депутат Коломиец уже обратился к нам с жалобой…

— А, таки этот толстый шлимазл еще и недоволен?! — с обидой воскликнул Либерзон. — Так я вам скажу, как сказал господам с телевидения: он просто не знает, что хочет! Два месяца назад заказал мне три костюма одного фасона, а неделю назад вдруг пришел опять: это не годится, то не годится, все перешить заново! Я не понимаю, он депутат, он много и хорошо кушает и мог за два месяца поправиться, что все костюмы трещат по швам. Но как он ухитрился за это время подрасти на пять сантиметров? Это чудо природы, но при чем здесь Либерзон?

— Вы говорите — подрасти? — спросил Баранов, держа на вытянутой руке коробочку диктофона. — Но ведь это невозможно.

— Я говорю то, что говорю, — с раздражением щелкнул ножницами портной. Он одной рукой вытянул ящик своей конторки, повозился там и сказал с торжеством: — Вот, пожалуйста! Мерка первый раз и второй. Как будто два разных человека…

— Разрешите. — Я протянул руку и сгреб бумажки. — Ну, что же, если дело обстоит так, то вы ни в чем не виноваты. Мы разберемся.

— И что тут разбираться?! — Либерзон ожесточенно защелкал ножницами. — Когда я ему уже пошил новые костюмы. И денег не взял, и квитанции…

Провожаемые щелканьем, мы с Барановым вышли из зала.

— Ну, как вам это чудо природы? — полюбопытствовал я.

— Впечатляет, — признался Дима. — Но ведь не факт, а фактик. Первый раз мастер мог и ошибиться. Дедушка старенький, дрогнула рука…

— Допустим, — проговорил я. — Поехали в Сандуны, за новым фактиком.

И мы отправились за проверкой еще одной сенсации, которую я отследил из новостей тринадцатого канала.

По дороге я, скрепя сердце, прицепил свою нелюбимую складную бороду из походного набора и спрятал парик. Милиции в банях делать было нечего.

— Похож я на православного чиновника? — осведомился я у Баранова, когда борода была наклеена. Мы уже стояли у входа.

— Бородою, — ответствовал Дима. — А в остальном — на разбойника с большой дороги.

— Можно подумать, что среди священнослужителей нет разбойников, — парировал я. — Один этот, в Питере, чего стоит. Который все любит насчет крови христианских младенцев распространяться. Слышали?

— В семье не без урода, — пожал плечами Дима. — Патриарх — не Господь Бог, за всеми не уследит. Этот ведь, в Питере, сам погромами не занимается, верно? И на том спасибо…

Богословский наш спор был прерван появлением в дверях служебного входа в Сандуны распаренного низкорослого человека, в легоньком комбинезоне на голое тело.

— Что вам угодно? — спросил он, попеременно глядя то на меня, то на Диму Баранова. — Желаете заказать отдельный номер с массажем и пивом?

При слове пиво я сглотнул слюну, но смог подавить искушение и произнес важно:

— Мы — из Московской Патриархии. Проверяем возмутительный факт, о котором сообщало телевидение.

— Это с отцом Борисом, что ли, с Карасевым? — догадался банщик. — Да история выеденного яйца не стоит! Ладно, забыл человек дома нательный крест. Так ведь в баню пошел, не на заседание Думы. И сразу лишать из-за этого сана, отлучать от церкви?…

В отличие от православного банщика, я не имел понятия, за что вообще Патриархия может отлучать или лишать, но держался с уверенностью.

— Нам лучше знать, какого пастыря и за что отлучать, — проговорил я надменно. — К тому же, говорят, отец Борис нечестиво отозвался о тех, кто посмел ему сделать замечание?

— Было такое дело, — смущенно признал банщик. — Послал он подальше одного старого хрыча, который все ему кричал насчет крестика. Так не надо доводить до греха. Отец Борис — пастырь и вдобавок народный избранник. Вот и устает…

— Все равно невероятно, — вмешался в разговор Дима Баранов. — Никогда не поверю, что священник вышел из дому без креста. В голове не укладывается.