Перемены. Адская работенка

Немногие из «ванилек», как он называл так называемых нормальных людей, видели Дрездена в его стихии, во всей полноте его могущества. Если бы дело обстояло иначе, большинство из нас воспринимали бы его всерьез – но я решила, что для него в любом случае было хорошо, что все его способности остались непризнанными. Сила Дрездена перепугала бы большинство народа до чертиков – почти так же, как она пугала меня.

Но это был не тот ужас, от которого хочется с воплем убежать прочь. Этот страх подступает незаметно. Страх Скуби-Ду. Нет. Когда вы видели Дрездена в действии, вас охватывал страх, что вы только что скатились по эволюционной лестнице, вы наблюдаете нечто гораздо более могущественное и бесконечно более опасное, чем вы сами, и что ваш единственный шанс выжить – убить это нечто, убить немедленно, пока оно не сокрушило вас той громадной силой, которую вам никогда не постичь.

Я достигла соглашения со своим страхом и смирилась. Но не всякому это удалось бы.

По сути… это и могло стать той причиной, по которой кто-то выстрелил в него. Пуля, которая бьет издалека и пробивает насквозь человеческое тело, а потом дважды – корпус катера, оставляя за собой серию аккуратных отверстий, почти наверняка выпущена из очень мощной винтовки. Профессиональный снайпер, стреляющий с большого расстояния, был одним из тех вариантов, которые Дрезден рассматривал как реальный шанс убрать его чисто. Он мог быть чародеем, наделенным великой силой и знаниями (что в данном случае синонимы), но бессмертным он не был.

Быстрый, жесткий, дьявольски изворотливый – да. Неприкосновенный – нет.

Не во всех смыслах. Мне ли не знать, ведь я к нему прикасалась – даже если мне не довелось прикасаться к нему везде или слишком часто…

И не доведется уже.

Проклятие!

Я усилием воли прогнала все мысли о Гарри, пока снова не разревелась. Если ты пяти футов ростом, производить впечатление сильной и без того нелегко, а тем более – с заплаканными, покрасневшими глазами и хлюпающим носом.

Нет больше Дрездена. Нет больше его дурацких шуточек и старомодного чувства юмора. И его способностей познавать непознаваемое, бороться с непобедимым и находить то, что найти невозможно, – тоже больше нет.

А мы, те, что остались, просто должны продолжать делать все, на что мы способны, без него.

Я стучалась в двери и говорила с множеством людей, большинство из которых являлись детьми школьного возраста, учившимися в местном колледже. О Джорджии я не раздобыла вообще никаких сведений, зато получила информацию о неких наркоторговцах, тусовавшихся на парковке. Я бы передала ее соответствующим людям из полиции, где она стала бы очередной декорацией в бесконечной войне с наркотиками и вряд ли имела бы какое-то значение. Зато эта информация действительно подтверждала то, что я пыталась донести до Уилла: соседи видят все. Возможно, мне просто еще не попался нужный сосед.

Оказавшись в доме номер три, я ощутила странную атмосферу сразу, как только зашла в подъезд. По сравнению с остальными домами здесь все выглядело каким-то запущенным. На стенах красовались свежие граффити. На многих дверях – двойные замки. Ковер – старый и весь в пятнах. В окне вместо выбитого стекла – лист фанеры. Все это место прямо-таки вопило о том, что здесь таятся всякие неприятности, упорно противодействующие тому, чтобы вестибюль и коридоры содержались в порядке, а может, и вынуждающие жильцов вновь и вновь сталкиваться с проблемами и разрушениями.

Никакой музыки я не слышала.

Довольно необычно для таких домов, как этот, населенный по большей части студентами. Детишки любят свою музыку, какой бы отупляющей или разрывающей барабанные перепонки она ни была, и вы почти всегда можете услышать где-то поблизости хотя бы ритмичные голоса ударных.

Но не здесь.

Я насторожилась, попытавшись вырастить дополнительную пару глаз на затылке, и начала стучаться в двери.

– Нет, – солгала маленькая, хрупкая на вид женщина с третьего этажа, которая сказала, что ее зовут Мария. Она открыла дверь ровно на длину цепочки. – Я ничего не слышала и не видела.

Я попыталась сделать свою улыбку еще более ободряющей:

– Мэм, обычно это работает так: сначала я задаю вам вопрос, и только потом вы мне говорите неправду. Когда мне дают лживый ответ еще до того, как у меня возник шанс задать вопрос, это оскорбляет мое чувство справедливости.

Она широко раскрыла глаза и мелко затрясла головой – нервно и судорожно:

– Н-нет. Я не лгу. Я ничего не знаю.

Мария попыталась закрыть дверь, но я успела вставить в щель ботинок.

– Вы лжете, – тихонько сказала я. – Вы боитесь. Я вас понимаю. Я слышала такие же заявления почти от всех в этом доме.

Она отвела от меня взгляд, словно пытаясь отыскать пути к бегству:

– Я в-вызову полицию.

– А я и есть полиция, – сообщила я.

Формально это была правда. Меня еще не уволили.

– О боже! – Она все сильнее трясла головой, с каким-то отчаянием. – Я не хочу, чтобы… Нельзя, чтобы видели, как я с вами говорю. Уходите.

Я подняла брови:

– Мэм, пожалуйста. Если вы в беде…