Перенастройка. Россия против Америки

Другие русские княжества постепенно подпали под административный и политический контроль Москвы. Окончательный поворот был совершен Иваном Грозным, который заменил родовую бюрократию новой «голодной и злой» бюрократией служивых людей имперского типа. Взятие Казани зафиксировало не «освобождение от татаро-монгольского ига», а факт принятия Москвой ордынского наследства. Вассал и сюзерен поменялись местами. Россия не колонизировала Сибирь, а вступила в права наследования.

Но экономический прогресс в России оказался заторможен огромными расстояниями. Деревни в силу своей самодостаточности и низкой производительности не торговали и практически не общались друг с другом.

Плотно населенная, многообразная и лихорадочно развивавшаяся Западная Европа опередила не только Россию, но и такого технологического лидера Древнего мира и Средних веков, как Китай. Позади остались виртуозы-ремесленники Ирана и индийские мастерские. Осваивая просторы суперконтинента, Россия вписалась в группу таких же, как она, «догоняющих» стран. Прогресс стал ассоциироваться с импортом технологии и продуктов извне, в первую очередь с Запада.

России пришлось на своей шкуре убедиться в сильных сторонах прогресса, столкнувшись в конце XVII века с войсками Карла XII и Османской империи. Петр и его сторонники осознали серьезность вызова и в буквальном смысле мимикрировали под сильного противника, сбрив бороды и переодевшись. «Осудив» и «очернив» предшественников, Петр создал государственные учреждения европейского типа и прозападный просвещенный слой.

Реформы Петра проиллюстрировали роль централизованного государства, которое, в отличие от Западной Европы, явилось главным орудием экономического прогресса в России. Только государство имело возможность строить дороги, охранять торговые караваны, собирать рекрутов и налоги. Традиция централизованного контроля появилась в России задолго до большевиков. Первые индустриальные капиталистические мануфактуры появились в России не благодаря частной инициативе, а в результате указов Петра I. Государство было главным клиентом российской промышленности с момента ее возникновения.

Роль государства в России оказалась намного значительнее, чем в Европе, именно из-за огромных расстояний и неразвитости коммуникаций. В России экономическое развитие всегда было «нерентабельным» для частной инициативы. Английский купец мог купить товар в Индии, перевезти его морем в Британию и там продать, так и не встретив на своем пути пиратов или иной враждебный флот. Русский купец, даже если ему удалось бы преодолеть пустыни и горные хребты, сохранив жизнь и кошелек, не смог бы привести караван в Москву сквозь чересполосицу кочевых племен и враждебных государств. Отрезанность от морей гарантировала России после XV–XVI веков, с одной стороны, отрезанность от основных путей мировой торговли, а с другой — полную зависимость экономики от государственной поддержки. Поэтому капитализм в России начал развиваться именно на государственных, а не на частных заводах. Дело не в том, что в России государственные заказы «забивали» частные, просто никаких других платежеспособных заказов кроме государственных не было.

Наслоение западноевропейских институтов на евразийскую православную империю с сильными языческими славянскими корнями не могло идти гладко. Нараставшее отчуждение народа от власти питало великую русскую литературу, в то же время подрывая основы самодержавной системы власти. К началу XX века Россия представляла собой причудливый конгломерат идей, культур, традиций, типов общественного устройства. Утратив номинальное единство самодержавия, Россия стала жертвой саморазрушительной революции.

После новой, на этот раз антикоммунистической революции, даже настроив банков и торговых центров, Россия не перестанет быть Россией, как не перестала от этого же Япония быть Японией. Абсорбировав, усвоив очередную инъекцию извне, Россия не станет Европой, она станет более сильной Россией. За пределами России это, кстати, понимают лучше, чем внутри нее. Многочисленные русские, «считающие себя европейцами», похожи на медведя, пытающегося влезть в теремок. Жители «теремка» заранее трепещут от такой перспективы, не желая уплотняться.

Россия нужна только самой России. Россия даже не является страной в европейском смысле этого слова — это такой же субконтинент, как Индия или Китай. И российский народ — это не этнос. В гумилевской терминологии мы — суперэтнос, состоящий из многих этносов и сопоставимый не с отдельными европейскими народами, а со всей Европой в целом. Не ломиться в узкие европейские двери, а осваивать российский субконтинент и развивать традиционные связи в рамках евроазиатского суперконтинента — вот что является долгосрочной целью постимперской России.