Переносчик смерти

Комнату мою никто не охраняет. Но я рискую наткнуться на кого-нибудь из боевиков рядом с ней, прямо в галереях. Мне приходится быть максимально осторожным. Я стараюсь передвигаться бесшумно, чтобы не привлечь постороннего внимания. Стоны больных сейчас мне на руку.

Я подкрадываюсь к комнате главаря, прячусь сбоку от входа. Теперь голос Лайда слышен вполне отчетливо. К моему счастью, он говорит по- арабски. Это значит, что в общем и целом я сумею разобраться, о чем идет речь.

Правда, сначала мне приходится въезжать в контекст — слова понятны, но смысл не улавливается. Я довольно быстро справляюсь с этой трудностью, слушаю и схожу с ума от того, что становится мне известным. Главарь фундаменталистов беседует с кем-то из тех людей, которых он совсем недавно называл прислужниками шайтана.

Естественно, я не могу расслышать, как реагирует на слова Лайда его собеседник. Но общая картина переговоров и без этого вырисовывается весьма выразительно.

Лайд затевает еще одну игру. Беседуя со своими заклятыми врагами, разбомбившими его лагерь, он не предъявляет им никаких обвинений. Старается говорить спокойным, но при этом уверенным тоном. Предлагает военным объединить усилия и поделить власть.

Я полагаю, что такое заявление вызывает у его собеседника ступор или нечто подобное. Фундаменталист же тем временем продолжает гнуть свою линию. Он соглашается с тем, что на стороне временного правительства сейчас очевидный военный перевес. Но вместе с тем напоминает, что ни один боец правительственных войск не застрахован от опасности подхватить вирус Эбола.

Спасителем главарь боевиков выставляет себя лично. В случае заключения союза с военными он обещает спасти от болезни всех солдат, которые в этом нуждаются.

С ужасом для себя я осознаю, что игра, затеянная Лаидом, очень серьезна. Она смертельно опасна не только для жителей этой страны, но и для человечества в целом. Причем в любом случае, независимо от того, согласятся ли военные на союз с фундаменталистами или нет. Лайд — это абсолютное зло, которое не остановится ни перед чем в стремлении достичь своей сумасшедшей цели.

28

Лайд требует от меня ответа на свое предложение. Я продолжаю упорствовать. Заявляю, что обращаться в его веру не стану. Напоминаю о своей Профессии.

— Если бы не верность врачебной клятве, то я не стал бы помогать твоим товарищам, — приходится мне втолковывать ему очевидное. — Отступить от нее я не могу. И в дальнейшем буду помогать всем тем людям, которые в этом нуждаются. Мне нисколько не важно, кто именно передо мной окажется. Мусульманин, христианин, иудей или атеист, бербер или араб, европеец или чернокожий — все для меня одинаковы. Это мое личное убеждение, изменить которое невозможно.

— Изменить можно любое убеждение, — не соглашается со мной главарь. — Если не по доброй воле, то под нажимом обстоятельств. Ты пока подумай еще над моим предложением, а об этих вот самых обстоятельствах поразмыслю я. — Он снова не объясняет, что имеет в виду.

У меня в голове опять вспыхивает мысль о моих коллегах.

«Уж не ими он собирается шантажировать меня?» — задаюсь я вопросом, но через некоторое время заверяю себя в том, что ошибаюсь.

К величайшему сожалению, все мои коллеги погибли.

Я продолжаю работать. Лечу боевиков. Надеюсь, что их настигнет справедливая кара в одном из ближайших боев или на суде над военными преступниками, но не прекращаю им помогать. В подобном двусмысленном положении я оказывался и прежде. Однако такая глубина противоречивости моих чувств и мыслей достигнута, пожалуй, в первый раз. Хоть ты разорвись!..

Ко мне подходит один из помощников Лайда и велит подойти в одну из пещер.

— Командир зовет! — добавляет он, видя, что я слишком уж медленно реагирую на его слова.

Я иду вслед за ним. В пещере вижу боевиков и их главаря. Все вооружены. У стены стоят несколько пожилых женщин. Судя по их нарядам, это берберки. Посыльный кивком указывает мне на место, где я должен остановиться. Никто ничего не говорит. Женщины тихо плачут.

Главарь фундаменталистов взмахом руки отдает приказ. Его приспешники вскидывают автоматы и передергивают затворы. Мне кажется, что пройдет еще одна секунда, и они начнут палить по этим несчастным старухам, стоящим у стены.

— Стойте! — вскрикиваю я. — Что вы делаете?! В чем виноваты эти женщины?

— А тебе какое дело? — спесивым тоном бросает Лайд. — Здесь я главный. Сам решаю, что и как мне делать.

— С этим ведь никто не спорит. Но зачем убивать ни в чем не виноватых женщин?!

— А затем, чтобы ты наконец-то перестал строить из себя недотрогу из султанского гарема и принял мое предложение.

— Что? — недоуменно переспрашиваю я, вспоминая его фразу о вынуждающих обстоятельствах.

— Думаю, ты понял, что шутить я не буду, — реагирует Лайд. — Раз уж ты такой правильный, то я даю тебе еще пару суток на размышление. Но через сорок восемь часов приму только твой положительный ответ. Если и он будет отрицательным или же ты захочешь уклониться, то эти бабы будут расстреляны. Не зря мои люди сегодня захватили их. Ты меня понимаешь?