Переодетые в чужие тела

Она взяла в руки эту книгу, небрежно вмес-тившуюся в ящик при чьей-то спешке или неаккуратности, и разлистнула ее в самом начале: "Дневник" -завороженно понял девушка, -- "Папин дневник!"

Юля попятилась назад, перелистывая эту, довольно увесистую книгу и машинально присела на папин диван.

"Но разве это возможно читать?!" -- подумала она и захлопнула дневник, -- "А если... прочитав... я смогу помочь папе?" -- тут же появилась новая мысль и стала сражаться с первой.

Несколько минут девушка сидела на диване практически неподвижно, озадаченно. Она присутствовала в состоянии ребенка, когда родителей дома нет, а он разыскал заветное варенье, которое запрещено есть без ведома, но очень хочется, и в ребенке идет борьба воспитания и страсти.

В Юле победила страсть.

Она разлистнула дневник и начала прис-тально читать записи отца с самого начала:

Мой дневник в приличной степени ретро-спективен, в нем я больше излагаю и раздумываю всегда гораздо позже, чем те или иные события происходили в так называемой общепринятой реальности.

Данные несоответствия временных плоскостей и помогают мне озадачивать мой разум, вести эти записи.

Еще в ранней молодости я задумывался над тем, Что есть правильнее, нет..., сказать будет гораздо точнее -- задумывался над тем: Что есть Ближе мне самому относительно общества. По тому что социальная, общепринятая правильность обязательно предусматривает канон, что-то несдвигаемо-незыблимое, которое всегда является относительным кого-то или чего-то, удобным кому-то или чему-то, необходимым как степень существования, в данном случае существования тех, кто является хозяином правильности, их существования. Но такое не всегда совпадало с моими видениями Мира.

Я же задумывался над тем: что есть ближе именно мне, а значит, правильнее именно для меня, а не для всех.

Что есть ближе именно мне: совокупление чувств с разумом или разума с чувствами?

Ответ на этот вопрос играл для меня существенную роль в жизни, ибо и самой жизни-то моей как таковой могло бы не состояться, в духовном понимании этого, если бы я не решил тогда поставленную перед собой задачу.

И я рассуждал приблизительно так: если предположить, что чувства совокупляются с моим разумом, то родится дитя-эгоист, ограниченное пределами собственных владений с болезненными притязаниями на еще не присвоенное.

Жить человеком, раздирающим свои слипшиеся глаза, прозревающим слепцом?

Но если предположить, что разум совокупляется с чувствами, тогда появляется на свет зрячее дитя, но откровенно, осознанно прищурвающееся чуть-чуть или же сильно, и тогда любой может признать его за своего.

Мне было ясно, что я выбираю разум, опло-дотворяющий чувства.

Но возникла проблема!

Где мне было взять разум, когда я, в те, юнценосные годы своей жизни, жил в основном среди множества "однояйцовых" подростков, да и сам -- обладал только лишь острыми или туповатыми лезвиями чувств и не больше.

Все-таки, всплески чувств формировали мой разум!

И однажды, мною, раз и навсегда, было ре-шено: я понял, что окружающие меня тогда люди переводили свои чувства, формировали в разум открыто, естественным для их понимания порядком, то есть, они излагали разум только в известных, освоенных пределах своих чувств, которые лишь и являлись аккумулятором появления разума, его поведения и порядка -- логической развертки. Они не запоминали, не накапливали опыт, потому что выбалтывали его, эмоционировали.

Для меня стало не секрет, что опыт остается и помнится лишь тогда, когда он подкреплен не выброшенной энергией чувств во вне себя и любое действо, которое не подкреплено не проявленной энергией чувств, способно повториться опять в большей или меньшей степени, а значит проявить повторение, даже повторения ошибок!

Я же для себя начал усваивать иной порядок вещей.

Да, так же как и у окружающих меня людей мой разум продолжали формировать чувства, но я не делал этого открыто, я стал учиться пере-плавлять свои чувства в разум скрытый, как его я условно именовал про себя, и мои чувства все больше превращались из угнетателей и поработителей в своеобразных доставщиков, прислугу, приносителей разума не проявленного, разума скрытого, о котором я умел стойко молчать.

Позже пришло время, когда я сам оживлял те или иные чувства, вызывал их с помощью скры-того разума, если находил пробел опыта, логики в последнем.

Чувства, подчиняясь разуму, лишь только в пределах его, найденного мною пробела, проявляли себя и доставляли радость нового, осознанного осознания, и там, где отсутствовал опыт, где когда-то зависал замеченный мною пробел, туман в разуме -- становилось ясно и все понятно и это место моего разума уже не требовало более прояснения, оно не тревожило, не досаждало, не повторялось.

Я становился обладателем пространства, которым обладал пробел в моем скрытом разуме, пространства, в котором помещался пробел и я заполнял его прибывшим опытом, и пробел пе-реставал существовать навсегда.

Вероятность повтора одной и той же ошибки более не угрожала мне.