Переодетый генерал

Я только посмеялся про себя. А он потом однажды с тем же вопросом к моей супруге является. И тут уж она ему дала! «Ах ты, пер…н старый! Убирайся отсюда, пока я тебе…» и т. д.

Он еле-еле ноги унес.

Разговоры эти происходили в разное время, над статьями о ГЭС мы работали совместно с П.П. около двух недель…

После передачи (по телефону) первой статьи — в тот же день П.П. уехал (на своей «Победе») на ГЭС, где ему И.В.Комзин отвел для работы комнату в коттедже…

Перед отъездом мы вчетвером — я, Антонина (Ольга) Семеновна, «вылупок», мальчишка лет семнадцати, в узких, ярко-синих стиляжьих брюках, с соломенно-белыми волосами и синими, но, в отличие от матери, мягкими, глазами под стеклами очков, и П.П. обедали в ресторане при (нашей) гостинице. П.П. был в светлом чесучевом костюме и узбекской ковровой тюбетейке, на одной стороне пиджака — звездочка Героя, на другой — медаль лауреата. Официантка, одна из нарпитовских самарских хабалок, была поэтому с нами предельно вежлива.

За обедом я что-то рассказывал курьезное о нашем куйбышевском житье-бытье и старался как можно больше выспросить (о московских новостях).

— Ну, как идет подготовка к съезду среди писателей (к Третьему съезду СП СССР, намеченному на май 1959 года)? Чувствуется хотя бы какой-то подъем, оживление? Или же мы, в «Литературке», кричим и все это как об стенку горох?

П.П. опять простовато сощурился:

— Какой там подъем?! Кто-то получит теплое местечко, тысяч пять оклада, еще одну персональную машину и спокойную жизнь на несколько лет. Вот и все. Ведь было недавно так: шестнадцать министров кинематографии, чуть ли не в каждой союзной республике — министр, и — пять фильмов в год! Так и в литературе сейчас: на кучу секретарей Союза писателей — полтора опубликованных в стране романа. Секретари есть, а литературы нет. Старики уже в тираж выходят, молодежь заражена карьеризмом — так-то!..»

На этом прерву пока выписки из дневника. Были и другие разговоры, туда не попавшие.

Во время одного из дальних перегонов на машине вдвоем заговорили о маршале Г.К.Жукове, не полный год тому назад раскассированном со всех постов и пребывавшем едва ли не под домашним арестом.

Я напирал на моральную сторону дела: в июне 1957 года Жуков фактически спас Хрущева от сталинистов из группы Молотова — Маленкова и других, а тот как его отблагодарил?!

— Всего через четыре месяца снял заспинным образом со всех постов, когда тот находился в командировке по Югославии, да еще обвинил в бонапартизме… Все газеты продолжали тогда с придыханием освещать государственный визит знаменитого маршала и министра обороны, а у нас тут, в Куйбышеве, в Доме офицеров, спешно собрали пленум обкома партии, где читалось закрытое письмо ЦК и клеймили Жукова на чем свет стоит… Так, конечно, было и по всей стране… Хорошо ли так?! Как-то стыдно…

Это была одна из пока еще немногих моих моральных претензий к Хрущеву. Я не сомневался, что П.П. полностью поддержит мой нравственный пыл. Но услышал нечто другое.

— Конечно, коварством попахивает… — раздумчиво произнес он, смерив меня потвердевшим взглядом карих глаз. — Но ведь это, мой друг, армия! Когда палец лег на спусковой крючок, тут осторожность и даже военная хитрость не помешают… Ведь он, Жуков, тогда, в июне, что сделал? Он сам подписал себе приговор. Когда, явившись на заседание Президиума ЦК, сказал: «Если вы здесь не прекратите спорить, я двину войска». Заявил он это в поддержку Хрущева. Но участь его после этого была решена, кто бы ни победил. Армия за ним бы пошла. А ни один правитель не потерпит возле себя такого министра обороны…

Теперь я видел перед собой другого человека — не писателя, а профессионала-военного, политика, к тому же посвященного в такие тонкости из жизни верхов, о которых я тогда представления не имел.

Однако чаще я ощущал Вершигору своим братом-литератором, и разговоры больше шли о литературе.

Лежа грудью на подоконнике гостиничного номера и глядя на городские крыши и дребезжащие внизу трамваи, Петр Петрович говорил о себе:

— Работы много, в том числе поденной, черновой, — внутренние рецензии, выступления, командировки от газет… Ведь на переиздания с моим багажом не прокормишься. Я не принадлежу к литературным генералам…

Эта фраза меня удивила. Можно, оказывается, быть героем, лауреатом, генералом, но еще не литературным генералом!

— А что вы сейчас пишете?

— Та всякое-разное. Вспоминать не хочется… — Петр Петрович помолчал, медленно покачал переплетенными в замок пальцами, потом произнес: — Вот закончил том «Истории партизанского движения», отослал в инстанции. Но эта вещь трудная, много непроходимого, не один годок еще полежит… Другое дело — мы с вами! Напишем, так напишем! — и словно для закрытия темы добавил: — Впрочем, и в периодике иногда крупно появляться нужно. Пусть видят, чем занимается Петр Петрович Вершигора!

В другой раз говорил: «Беспроигрышно писать в любой ситуации только о трех вещах — знаете? Нет? О детях, о вождях и о собаках. Тут никто не возразит, все будут довольны. А всякое-другое — ого-го!»