Переосмысление заикания

Девочки застыли. Мышки нет.

Наступил кульминационный момент моего трюка. Когда я был ребенком, наш друг в этот момент наклонялся к моему уху и говорил: «Вот она. Она была в твоем ухе». Он обхватывал мое ухо рукой и притворялся, что вытаскивает что-то оттуда. Затем складывал ладони вместе, чтобы показать, что мышь снова находится в его руках в полной безопасности.

«Ах, вот она где!» – сказал я и потянулся к уху ближайшей девочки. Она испуганно отскочила назад. Затем все дети бросились бежать от меня, и мгновенно я оказался один.

Их реакция изумила меня, и мое сердце бешено забилось. Люди, с которыми у меня только что был близкий контакт, в ужасе убежали от меня. Я почувствовал себя как прокаженный.

Стараясь изо всех сил не показать мое смущение, я продолжал игру и снова поскрипывал руками, показывая, что мышка снова спрятана у меня в ладонях.

Девочки продолжали наблюдать за мной, но с безопасного расстояния. Потом, одна за другой они направились в школу, а Дорис, я и наш маленький гид продолжили экскурсию по медине.

Я был расстроен случившимся и переживал по этому поводу несколько дней. Это не поддавалось разумному объяснению. Казалось, что само по себе событие не должно иметь такого значения. Однако я сильно мучился и не мог выйти из этого состояния. Отчего моя реакция оказалась такой продолжительной и острой? Какое вообще значение имел для меня этот случай?

Что-то меня заинтриговало. Чувства были знакомы. Я уже испытывал их раньше. Но где?

О да, я вспомнил. Я испытывал их всегда, когда у меня случался длинный речевой ступор и люди смотрели на меня удивленно. Я мог быть в школе или в любой другой речевой ситуации. Я зажимался, не мог говорить и после этого бывал расстроен по нескольку дней, потому что думал, что показал себя странным человеком. Те чувства были такие же. Однако тот случай в Чечауне был никак не связан с заиканием. Но если не заикание меня расстроило, то что?

Это было как озарение. Оно пришло ко мне, когда мы покупали безделушки в маленьком магазинчике.

Я боялся быть не как все. Быть другим означало то, что люди могут отвернуться от меня, что я потеряю с ними контакт.

Мой страх быть не как все имел очень важное значение в жизни. Пока мы ехали, наблюдая безлюдный марокканский пейзаж, к обширным рынкам Фезы, я по-всякому обыгрывал свою мысль. Я спрашивал самого себя: «Предположим, что все четыре миллиарда человек в мире заикаются. Предположим, что заикание – норма. Были бы тогда мои речевые ступоры проблемой?»

Конечно, нет.

Что я понял тогда, когда мы ехали по хайвэю, наблюдая застывший пейзаж, так это то, что мои отрицательные чувства по поводу того, что я – заика, никогда, даже в самые тяжелые мгновения не были связаны с заиканием. Я боялся быть другим, боялся выглядеть странным. Я хотел быть как все другие люди. Хотел, чтобы им было комфортно общаться со мной. Хотел принадлежать к их сообществу. Поэтому, стараясь ни в коей мере не расстраивать других людей, я постоянно менял и регулировал себя, создавая такой образ, который им понравился бы, потому что я считал, что нравиться людям – это единственное, что мне оставалось. К сожалению, за то, что я менял себя в угоду другим, мне пришлось заплатить – я потерял контакт с самим собой, с тем, кем я был на самом деле.

Это тяжело было принять. Но это было так. Годами я позволял контролировать себя другим людям, тем, кто, как я полагал, сделает меня нормальным, а по сути – всем. Я разрешал им определять мою жизнь просто потому, что считал, что мне от них что-то нужно. Я сделал бы что угодно, лишь бы не отличаться, и поэтому всегда сдерживал свои естественные порывы, если чувствовал, что могу быть за них осужден. Годами я ограничивал себя в речи, и это сдерживание энергии лишь усиливало мои речевые ступоры. Теперь я мог видеть совершенно ясно, что самоосуждение и сдерживание себя все еще присутствуют в моей жизни. Сказать по правде, я не допустил того, чтобы реакция девочек помешала мне контактировать с ними. Это было хорошо. Но внутренне я весь сжался от того, что они отпрыгнули от меня.

Я воспринял это на свой личный счет.

Со времени нашей поездки в Марокко прошло тридцать пять лет, но та неожиданная утренняя встреча в Чечауне во всех деталях до сих пор стоит у меня перед глазами. Я знаю, что всегда должен помнить об этой моей сверхчувствительности на реакцию других людей. Если я сдерживаюсь или извиняюсь за то, что такой, какой есть, или пытаюсь представить улучшенную версию себя, я начинаю думать о себе плохо. Если я делаю так слишком часто, то понимаю, что могу начать опускаться по спирали вниз. Если я позволю этому продолжаться слишком долго, то, кто знает… Возможно, я снова создам отношения, чувства и убеждения, которые создавали мое заикание. Вернутся ли тогда речевые ступоры? Теоретически, полагаю, что вполне возможно. Но тогда перед этим мне придется позабыть обо всем, что я узнал и попробовал.