Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений

Последний штурм начался в 1:30 ночи. Загрохотали пушки. Обстрел имел целью заставить посты на стенах уйти со своих мест, а грохот – заглушить топот атакующего со всех сторон турецкого войска. Это удалось лишь отчасти. Первая волна атакующих, правда, подошла на расстояние, с которого уже могла поразить защитников стрелами из луков, камнями из пращ и пулями из аркебуз. Следующие линии нападавших, бежавших к стенам с фашинами для переправки через рвы и приставными лестницами, встретили уже организованный отпор. Сам император показался на стенах. На головы турок лилось кипящее масло, сыпались камни и заостренные жерди. Потери были огромны. Штурмовавшие решили отступить, но султан Мехмед был готов к такому развитию событий и предусмотрительно разместил в тылу у наступавших специальные отборные части, которые, безжалостно убивая побежавших, гнали остальных обратно в бой. Этот нехитрый прием сделал настоящую карьеру в военной тактике следующих столетий, и прежде всего, в обеих мировых войнах XX в. Таким образом, штурм продолжался два часа, пока на поле сражения среди трупов и раненых не остались жалкие единицы, едва державшиеся на ногах. Этим несчастным позволили, наконец, отступить, а в бой были брошены новые силы. Малой их части – примерно 300 анатолийцам – удалось на этот раз ворваться в город через один из проломов в стенах. Византийцы всех их перебили, но психологический эффект оказался весомым. «А все-таки внутрь можно прорваться», – разнесся слух среди солдат султана. «Им удалось прорваться через стены», – в ужасе шептали осажденные. Тем не менее, казалось, что город не пал духом. Критовул («Critobuli Imbriotae Historiae», Берлин, 1982) сообщает: «Не сломили их ни голод, ни бессонница, ни кровавые раны, ни зрелище умирающих братьев и сестер. Ничто не смогло поколебать их решимости и воли к борьбе». Вполне возможно. Однако начинался рассвет, и сражение продолжалось уже свыше четырех часов. У валившихся с ног от усталости защитников не было никаких резервов, тогда как Мехмед бросил в бой свежие силы, в том числе лучших из лучших – своих отборных янычар из султанской гвардии. Он лично подъехал к ним верхом и воодушевлял щедрыми обещаниями. В ответ раздались такие восторженные крики, что, как пишет Роджер Кроули, «их услышали на азиатском берегу в семи километрах от лагеря». И все же защитники, чьи силы таяли как весенний снег, не отступили ни на шаг. Генуэзцы Джованни Джустиниани и братья Боккьяро проявляли чудеса героизма. Вечной славой покрыли себя греческие лучники Теодора из Кариста, защищавшие Харисийские ворота. Казалось, что мусульмане готовы пасть духом, и их напор ослабевает. «Но тут, – дадим еще раз слово Кроули, – два странных события повернули колесо Фортуны […]. Возвращаясь после вылазки, один из итальянских солдат не закрыл за собой калитку, что в предрассветных сумерках заметили турки. Около пятидесяти турецких воинов вбежали по лестнице на стены и застали врасплох защитников Цирковых ворот. Одни были убиты, другие предпочли прыгнуть вниз и разбиться. Точно не известно, что произошло потом; похоже, что чужаков удалось быстро окружить и уничтожить, однако они успели сорвать с нескольких башен хоругвь Святого Марка и императорские штандарты с орлом и заменить их османскими флагами. Константин и Джустиниани, не зная об этом эпизоде, твердо держали оборону, но тут случилось худшее несчастье: ранили Джустиниани. Некоторые сочли это Божьим знаком. Бога христианского или мусульманского, который не услышал молитв или, наоборот, к ним прислушался. Для начитанных греков это стало просто-таки цитатой из Гомера […] в этот момент равнодушная богиня, взиравшая на бой с олимпийским спокойствием, решила судьбу противостояния и повергла героя в прах, а его сердце обратила в сердце зайца. Все это вовсе не значит, что сражение тут же кончилось. Однако византийцы утратили придававшую им сил надежду. Император Константин отступил в свой дворец». Раненого Джустиниани принесли на плаще в город, где были развернуты импровизированные лазареты. К несчастью, генуэзцы не хотели оставлять своего любимого командира и последовали за ним, оставив башни. Напрасно Константин заклинал их вернуться на свои позиции. Это только усугубило общее замешательство и дезориентировало растерявшихся защитников. Заметившие это турки удвоили свои усилия. Мехмед примчался галопом к первой линии наступления и начал криками подбадривать янычар. Столь бешеного приступа осажденные уже не выдержали. Здоровенный янычар Хасан из Укухара, несший султанский штандарт, ворвался на стену и высоко его поднял. Он практически сразу был зарублен греками, но сам вид гиганта, возвещавшего победу с вершины вражеских укреплений, не только навсегда вошел в турецкую национальную легенду, но и вызвал у атакующих многократный прилив сил и ярости. Никто и ничто уже не могло их сдержать. В мгновение ока турки ворвались в город, словно перехлестнувшая через стену волна. Оборонявшиеся со стен бежали к центру города, кое-где в узких улочках пытаясь еще сопротивляться. Ни император, ни его полководцы уже не владели ситуацией. Толпы горожан в панике метались из стороны в сторону в безнадежной попытке спрятаться. В эти первые минуты больше жителей было затоптано согражданами, чем погибло от вражеских мечей. Весьма вероятно, что такая участь постигла и самого императора Константина. Рассказы о том, как он сражался в последние мгновения, не подкрепляются никакими достоверными свидетельствами. Впрочем, так, наверно, лучше, поскольку, исчезнув без следа, император вошел в легенду, появляясь в разных местах и ободряя восточных христиан в течение многих десятилетий после своей гибели. Когда большинство турецких частей стремились ворваться в богатые районы города, дисциплинированные янычары вернулись, чтобы открыть ворота Константинополя. Через одни из них, названные в честь святого Романа, въехал в город султан Мехмед, с ним – приближенный, который нес бунчук с конским хвостом. Говорят, что, поднявшись на возвышение, султан сначала помолился, а затем спокойно, не проявляя ни радости, ни прочих чувств, наблюдал за происходящим. На стенах добивали последних защитников, на улицах без особого труда ликвидировали оставшиеся очаги сопротивления. Затем начался жадный и безобразный грабеж. Мехмед это видел и до определенного момента не препятствовал своим воинам. Будучи опытным властителем, он понимал, что армия должна насытиться победой, чтобы всегда обожать того, кто ее к этой победе привел. В данный момент для султана было важно одно – он взял Константинополь.