Перепелка — птица полевая

Пошел мелкий дождь. Захар Данилович поднял воротник плаща. Плащ был грубый, из брезента — сто дождей выдержит, не промокнет. При ходьбе скрипел. От дождя шуршала и высокая, по пояс, трава, которую никогда не скашивали. Не от изобилия сена. Отсюда ее не поднимешь наверх: очень уж крутые берега у оврага. Такие крутые, что только лишь через одно место удалось проложить тропку. Там, где Сура делает изгиб и замедляет свой бег. А может, только кажется, что замедляет?

Долго Захар Данилович шагал по глубокому оврагу. Ноги то и дело тонули в мягком, сыром мху. Чувствовал он себя неважно — болела голова от похмелья. Наконец вышел к березовому лесу. Здесь деревья пониже, от их белизны лес светлел, отгоняя «хворь» лесничего.

— Тарзан, хватит, дошли! — крикнул Захар Данилович.

Бегущая впереди него собака остановилась около узкого ручейка и, высунув язык, тяжело задышала.

Дойдя до овчарки, Киргизов сбросил с плеча мешок, присел на корточки, зачерпнул ладонями воду. Она ломила зубы.

— Эка, брат, какие все начальники. — Захару Даниловичу вспомнилась вчерашняя ночь. — Застрели, говорит, лося — и всё тут. Лось не пес — хлебом не заманишь. На заре, возможно, и выйдет лосиха со своим теленком, — он хмуро посмотрел на собаку. — Да и их сразу не возьмешь. Забыл, как недавно на лося напоролись?

Собака лежала с закрытыми глазами. Лесничий поднял ношу и — чавк-чавк-чавк! — перешагнул через ручеек под березу и тихо произнес:

— Вот здесь их встретим…

Вытащил из котомки топор, начал рубить ветки.

Вскоре вырос шалаш. В нем живи сколько хочешь: ни дождя тебе, ни холода…

Вскоре и дождь перестал. Из-за облаков выглянуло солнце. Потеплело, даже душно стало.

«Смотри-ка, весна будто молодая вдовушка, — думал про себя Киргизов. — Сначала прячется-скрывается, потом сама вешается на шею». И здесь вспомнилась ему Зоя Чиндяскина, кассирша своего лесничества. Та рано, на второй год после свадьбы, осталась без мужа. Тот по пьянке на тракторе перевернулся в озеро и утонул.

Однажды ехал Захар Данилович с Зоей из банка и, улыбаясь, сказал ей:

— Не боишься, деньги украду?

— Не боюсь, — игриво ответила она. — Что бояться, в чеке Ваши инициалы, а не мои. Да ведь и в банке видели нас обоих. — С минуту помолчав, сказала: — Я, Захар Данилыч, другого боюсь.

— Чего? — удивился тогда Киргизов.

— Глаз лесничего. Иногда они такие острые — будто раздевают!

Потом всю дорогу молчали.

… Как-то перед новогодними праздниками Захар Данилович в своем кабинете просматривал документацию. В это время зашла Чиндяскина. Зашла в слезах и стала жаловаться: золовка — сестра убитого мужа — при всех оскорбила ее за связь с лесничим.

Золовку (а она работала уборщицей) Киргизов уволил в тот же день. Сам однажды, за полночь возвращаясь из райцентра, завернул сани прямо к Зое. Там и переночевал. Женщине сказал: «Все равно за глаза сплетничают…»

Теперь о ней постоянно думает, иногда даже забывая свои обязанности. Зайти к ней тоже боязно. Анфиса, постылая жена, глаза выцарапает. Вот ведь как в жизни бывает!

В полночь снова заморосил дождь. Потом перестал, и все как-то затихло.

В плаще было тепло. Согревал Захара Даниловича и Тарзан. Долго он не мог заснуть, все думал и думал о Зое. Потом вспомнил прошедший вечер. Вчера приезжали к нему три высоких гостя: двое из Министерства лесного хозяйства и директор лесокомбината Потешкин.

Анфиса собрала хороший стол, поставила три бутылки водки. Жена умеет угощать гостей. В этом деле ей нет равных. Только все равно сварливый характер сказывается: после их ухода такие «угощения» покажет — белый свет мил не будет. Вот и вчера, как только гости сели в машину, жена сразу набросилась на него: «В доме куска хлеба нет, а ты все людей приглашаешь…»

Киргизов сорвал со стены ремень, который привез еще со службы в морфлоте, и давай ее «парить». Хозяйка испуганной курицей вылетела на улицу. Когда вернулась в дом, Захар Данилович уже спал.

Жена сама выбрала свою судьбу. Когда Захар Данилович вернулся со службы, Анфиса юлой крутилась вокруг него. Так и пришлось жениться.

Да разве это жена? Доброго слова от нее не дождешься. В одном только она не промах — каждый год по пять-шесть бычков откармливает. Деньги копит. На что столько? Сёме, сыну? Тот, как женился, сразу ушел из дома. Приходит лишь в гости и то в месяц раз. В разводе Анфиса виновата. Перед женитьбой отрезала единственному сыну: «Приведешь эту черную тряпку — на себя обижайся!» Боялась, наверное, что лишний рот будет в доме. Внука соседская старуха нянчит.

На что жене столько денег? Ходит в одной и той же залатанной фуфайке, на голове всегда черный платок, и в зеркало не смотрится. Да и что там увидит — длинный нос и глубокие морщины? Или, глядя на свое отражение, вспомнит разрезанные подушки, которыми его упрекала?

Подушки стали яблоком раздора вот из-за чего. Их подарила теща, мать Анфисы, которая живет на Украине. Однажды жена сказала ему: «На маминых подушках спишь!»