Перепелка — птица полевая

Трофим послушал немного, встал и пошел на реку посмотреть верши, которые закинул под шепчущими ивами. Вместо рыбы вытащил двух крупных лягушек. Вытряхнул в крапиву, те и там все равно заквакали. От злости он так швырнул вершу, аж веревка оторвалась. Бог с ним, с вершком, потом его вытащит.

Когда вернулся к потухшему костру, друзья беседовали. Вармаськин с восхищением говорил о самбо, лучше которого, по его мнению, ничего нет. Самбо и от недруга спасет, и здоровье даст. Наши, говорит, привезли эту борьбу из Америки. Парень из Саранска утверждал, что самбо — из Японии. Там, мол, даже старухи борются. Такие приемы знают, которые наши парни и не видели.

— Тогда посмотрим, какие это приемы! — пристал Олег к рассказчику.

Парень худой, как прутик, и тонкий, как уж, какой из него борец — щука с пустым животом, а вышел — через плечо сразу бросил Олега. Чуть не подрались. Миколь защищал своего городского друга, Трофим — наоборот, думал встать за Олега, но не встал. Знал, что Миколь разорвет. Даже зеки его боялись…

Начало темнеть. Со стороны села послышалось мычание коров. Пригнали стадо. Время и им расходиться. Не уйдешь — того и гляди, до смерти изобьют. Кто выдержит против пятерых — ловкие городские парни. Даже худенький, как прутик, свалил бугая Олега… И он, видать, как Трофим, спортом занимался. Из того сейчас какой борец — одна тень осталась, не больше. Если бы колхоз не обещал больших денег за строительство конюшни, разве он работал здесь?

Рузавин позвал Олега, и они собрались домой. Перед уходом Трофим пригрозил Миколю:

— Через порог тебя не пущу, знай!

— Больно ты мне нужен, куркуль! Сам к тебе не зайду! — плюнул Нарваткин и пошел, куда глаза глядят. Только куда уйдешь поздней ночью — ни родных в селе, ни близких. Правда, этим его не испугаешь. К многим в зубы попадал — не сгрызли. Еще больше окреп: скажет слово, хоть из ружья стреляй — назад не возьмет, не отступит. Многих друзей по детскому дому при встрече он не понимал: и раньше хорошей жизни не видели, а сейчас кого бояться?! А счастье, как думает Миколь, у человека в себе самом. Один раз попятишься — превратишься в пугливого зайца. Он встречал много и таких, которые, как сыр в масле, катались. Смотришь, бороды с решето, а сами на шее родителей.

На жизнь Нарваткин смотрел так себе: прошло время — хорошо. Знал, что завтра солнце вновь поднимется, возможно, на улице еще больше посветлеет. Жил он своими силами, и этой силе верил, как весна своему теплу.

В природе времена между собой связаны невидимыми нитями. И в жизни людей так же все устроено. Только здесь сам с ног до головы захомутован. Миколь не любит обижать своих друзей. Как говорят, каждому нужно тот крест нести, что Инешке дал. Кто мед ест, а кто полынь нюхает…

Думая об этом, Миколь дошел до Суры, сломал ветку ивы, почистил от листьев — получилась палка. Палка, а все равно помощница, друг надежный…

Под тлеющими сумерками река показалась ему дрожащей от ветра поляной серебристых цветов. Колыхались волны, будто спрашивали: «Как живешь-можешь, что бродишь одиноко?»

Вдали, почти у самой воды, цвела раскидистая калина. «А почему бы и мне не окунуться?» — подумал парень. Разделся, дотронулся ногой до воды — та будто остро его кольнула. «Лось еще не намочил рога, а я уже купаться!» — засмеялся Миколь и прыгнул в воду.

Когда вышел на берег, ему стало легко, будто заново родился. Оделся и пошел вдоль ивняка. И вновь, как принаряженная на свадьбу, ласково махала ему ветками цветущая калина. Куковала кукушка. Двенадцать лет еще пообещала.

— Что, лентяйка, устала? — обратился он к невидимой кукушке. Птица, словно испугавшись, торопливо продолжила ту же песню. Вдалеке, над лесом, сильно хлопая крыльями, поднялись дикие утки. Кто-то рыбу ловит…

Миколь остановился у калины, расстелил на сухой мох пиджак и прилег отдохнуть. Вот и звезды зажгли свои мигающие лампы. Не греют они, но все равно от них идет свет. Полная луна разломанным пирогом повисла на том берегу и казалась очень близкой. Миколь протянул руку, задумав достать ее, но из его затеи ничего не получилось. Вот так он всю жизнь ловил свое счастье, да только не поймал его.

Долго размышлял Миколь о своей жизни, о Розе, которая вошла в его сердце, перепутав все планы. Вскоре Нарваткин не заметил, как заснул. Спит и видит сладкий сон. Будто стоит он в своем саду, под вишней. Откуда ни возьмись — цыганка. Стройная, в ушах золотые серьги. А уж улыбка какая — так весенний день не улыбается!

Встала цыганка перед ним, пригнула ветку — от той сверкающие звезды полетели. На женщине — длинная, почти до земли, зеленая юбка и синяя кофта.

Прошла красотка около цветущей калины, взмахнула краем юбки — и две зари в одну слились.

— Спою тебе, красавец, — будто играя, обратилась она к Миколю и достала из-под ветвей семиструнную гитару.

— Сегодня меня слушай, ты ведь гостья, — будто улыбнулся ей Нарваткин. Взял инструмент и стал петь.