Перепелка — птица полевая

— Без пруда, Герасим Яковлевич, нам каюк, — не удержался Вечканов. — Если увеличим пастбища, чем их будем поливать? Он вон сколько места занимает, — показал на овраг.

— Это твое дело, председатель. Одного боюсь: как бы беды не вышло, — будто сердясь, начал учить Атякшов. Повернулся к мужчинам и закончил: — Думаю, здесь о многом нечего говорить… Если, друзья, нет у вас желания поехать с нами, мы вас не задерживаем.

И уже, поднимаясь к дороге, будто между прочим обратился в Борисову, который молча шел рядом:

— Юрий Алексеевич, тебе не сообщили: завтра в Саранск вызвали?

— Знаю, — ответил тот.

Атякшов кашлянул в кулак:

— Ну, ну, завтра, значит, отвезешь документы…

Борисов с гостями уехал. Герасим Яковлевич сел в «Уазик» рядом с председателем и тихо сказал:

— Идем покажи комплекс. Слышал, там большие перемены.

Солнышко уже садилось. У горизонта большим коромыслом висела радуга. Сура тоже понемногу утихала. Льдины уже не лезли друг на друга, не обдирали берега.

Атякшов грустил. А чего, собственно, радоваться: район топчется на месте, хоть не вылезай из хозяйств. С утра до вечера он на колесах: мотается по селам, во все дела пытается вникнуть. Сплошные заботы. А здесь еще Борисов палки в колеса вставляет. Однажды даже резко сказал ему: не разбираешься в строительстве — не суй свой нос…

Наконец-то Атякшов прервал молчание, повернулся к Вечканову:

— Иван Дмитриевич, как насчет нашего разговора? Знай, строительство комплекса — это не только твое дело, а всего района.

Председатель погладил волосы и произнес:

— Зачем нам это, Герасим Яковлевич? Люди, как я докладывал недавно, на фермах держат телят. Мы, что, для них дворцы будем строить? В каменных стенах телят долго не продержишь. Вот конюшня сгорела — даже для той не найду кирпич. Два раза в Саранске вставал на колени — а толку нет. Один начальник даже так сказал: скоро, говорит, лето, лошадей на волю выпустишь…

— А почему по этому вопросу ко мне не заходил? — нахмурился Атякшов.

— Да ведь из-за каждого гвоздя стыдно надоедать.

— Хорошо, этот разговор оставим на будущее. Я давно о другом хочу спросить: как там Чапамо?

— Шевелится понемногу. На днях заезжал. Школу просят, телефоны. Обещать им не стал. Нет у меня связистов. Школу бы, конечно, поставили, да некого учить. Шесть детей всего осталось.

— Может, когда-нибудь заедем туда?

— Это неплохая идея.

Не доехав до комплекса, Герасим Яковлевич вдруг подал руку Вечканову и сел в свою машину.

Вечерело. За селом открылась перед ними асфальтированная дорога. По ней «Волга» летела как на крыльях. По обочине мелькали пригорки с кустарниками. Из машины они казались людьми с седыми хохолками. Впереди, сквозь пелену тумана, горящими окнами мигало село Чапамо, где располагалась третья бригада вармазейского колхоза.

— Давай зайдем к Суродееву, давно у него не были, — сказал шоферу Атякшов.

В село не смогли заехать — туда можно было проехать только на лошади. Машина хрипела, еле-еле сдвигаясь с места, и в конце концов застряла совсем.

— Вы идите, я Вас здесь подожду, — буркнул водитель и вылез из кабины Достал из багажника лопатку с коротким черенком, начал выбрасывать наледь из-под колес.

Герасим Яковлевич не дошел и до крайнего дома — навстречу, будто из-под земли, появилась женщина в фуфайке, обрадованно вскрикнула:

— Василь Василич, ты?

— Ошиблась, сам его ищу.

— Ой, простите, — растерялась от неожиданной встречи с незнакомцем женщина. Пришла в себя и стала жаловаться:

— Сегодня его вызывали в Кочелай. Почему к нему пристали? Кому он сделал плохое, скажите-ка? Он один нас выручает…

— По какому поводу вызывали, не знаете? — удивился Атякшов.

— Ой, сказали… какого-то начальника оскорбил. Какое уж там оскорбление, от чистого сердца сказал. Вон его дом. Идите самого спросите, Василь Василича, — женщина махнула рукой в сторону верхней улицы.

На краю широкого, покрытого снегом оврага громоздились три скрюченных дома. Они были без окон, двери скрипели от шалуна-ветра. Чуть подальше, на невысоком пригорке, стояло еще несколько домов, сверкая яркими огнями. Окна словно приглашали гостей. У крайнего дома зазвенел девичий голос, потом послышалась песня:

«Андямо — парень единственный,
Андямо — парень один…»

«Здесь зимой от тоски умрешь — ни магазина, ни клуба, — неожиданно расстроился Атякшов, — и сразу отбросил эти мысли, стал успокаиваться, — ведь сюда в молодости каждый день я бегал. Через лес, почти пять километров…»