Перепелка — птица полевая

Павел Иванович не почувствовал, как заснул. Проснулся после обеда — солнце смотрело прямо в окно, щедро заполняя своим светом палату.

Зашла врачиха, спросила о самочувствии, налила в ложку какую-то микстуру, заставила выпить.

Комзолову показалось, что около него сидела не врачиха, а его жена. Слишком уж она была похожа на Веру — такая же высокая, голубоглазая, только волосы были стриженные, короткие.

— Простите, Вы откуда родом? Не здешняя? — не выдержав, спросил Павел Иванович.

— Нет, я лесная жительница. Если точно сказать, родилась на кордоне. Родители и сейчас там живут. Не слышали о Пичинкине?

— Дочь Федора Ивановича? — удивился Комзолов. — Ой, не узнал! Ты которая — старшая или младшая?

— Аня в Саранске живет. Я младшая.

— Я тебя, Наталья, видел еще ребенком. Будучи студентом, в летние каникулы с сельчанами лес рубил. Сама знаешь, карман студента шибко не звенит. Отца твоего, Федора Ивановича, недавно встречал, когда к шурину ездил.

— Вот почему лицо Ваше знакомо…. Откуда, думаю, видела Вас. Не зря же говорят: жизнь — текущая река в одну сторону. — Врачиха встала, поправила простыню, сказала:

— Пойду еду принесу. Слишком долго спали. Это хорошо, сон — лучший лекарь.

Она вышла. Павел Иванович долго не мог успокоиться. Не мигая, он смотрел на белый, цвета цветущей гречихи потолок, похожий на малюсенькое поле, которое, как и его жизнь, поместилось в этой палате и никак его не расширить. И с этим вновь заснул.

* * *

Из Саранска Казань Зина приехала под вечер и привезла с собой небольшой телевизор. Купила в магазине уцененных товаров, совсем дешево. Привезла, включила, появились какие-то танцоры. Долго махали руками и ногами. Если бы на лицах у них не было улыбок, можно было подумать, что они жалуются на свою судьбу, выгоняют из себя таким образом горе.

Бабка Олда долго смотрела на подарок, не выдержала и спросила:

— Снова, дочка, какое-нибудь плохое известие принесла? Ты ведь приезжаешь лишь тогда, когда тяжело тебе.

— Устала от города, вот и приехала. Завтра Масленица, не ошиблась?

Олда молча начала готовить яичницу. Сама ждала, что еще скажет дочь. Зина редко навещает их: два-три раза в год, иногда и меньше. Где ждать, когда не успевает выходить замуж? Сейчас уже третий у ней. От первых двух родила сыновей. Третий муж, говорит, попался порядочный, никаких забот за ним не знает. В прошлом году он приезжал в гости. Худенький, тонкий, как жердь. Сказал в шутку, что на важной работе трудится, весь город держит в руках: сантехник какой-то. «Мне что сантехником — хоть колдуном будь, только дочь не обижай, живи хорошо, в миру и согласии», — так тогда рассуждала Олда.

— Скажи, что с тобой? — ставя на стол сковородку, спросила она дочь.

— Сказать-то не о чем, — ответила Зина, подняв голубые, такие же, как и у матери, глаза. — Как было, так и сейчас.

— Не обманывай, доченька. По лицу вижу, что переживаешь. Посмотри-ка в зеркало — бледная вся, словно из больницы вышла. Подожди-ка, забыла спросить: внуков на кого оставила? — Валерию Петровичу? Зятя она называла по имени-отчеству. — Ой, да что я напрасно тараторю… С кем же? Конечно же, с ним. Человек он понятливый, мягкосердечный, хороший хозяин.

Зина выпустила из рук ложку, потемнела лицом, глаза ее засверкали.

— Ты о нем, мать, никогда не вспоминай. Слышишь, не вспоминай!

— Ой, Господи, что за муха тебя укусила? — взмахнула рукой Олда. — Живешь за ним, как говоришь, барыней. При деньгах. Что еще нужно? И внукам он как родной отец…

— Нашелся отец! Если все рассказать, волосы дыбом встанут. Этой зимой Сережу так избил, что понос открылся. На улице, видите ли, был слишком долго! Сама тогда полы мыла в магазине, а о случившемся соседка рассказала. Не убежал бы сволочь — в тюрьму посадила. До-ом держит… Пропойца, вот он кто. Совсем не просыхает!

Олда остолбенела. Такого о зяте она никогда не слышала. И от кого? От родной дочери! «Я, хвалила, хвалила его, а сейчас оглобли повернула», — расстроилась она.

Открылась дверь. Зашел Эмель. Стряхнул снег, поздоровался с нежданной гостьей. Лицо обросло щетиной. Прошел на кухню, вымыл руки.

— Где до сих пор шлялся, как бездомный? — набросилась на него жена.

— Где-где, сама за хлебом посылала, — обиделся Эмель. Сразу бы вернулся, да встретил председателя, тот пригласил в правление. Все о конюшне спрашивал: как и что? Сказал ему: в тот вечер никто не заходил, кроме одного цыгана.

Зина слушала отца и не поняла, о какой конюшне шла речь. Ее встревожило слово «цыган», поэтому она спросила:

— Отец, какой он из себя?

Эмель изподлобья взглянул на нее: словно перед ним сидела не тридцатипятилетняя женщина, а ребенок, который не вовремя пристает к старшим, и сквозь нос добавил:

— Цыгане, дочка, все одинаковые. Черные, с усами. Правда, у того есть особая примета: на правой щеке длинный рубец. Видимо, с детства кнут пробовал.

«Ой, да это Миколь Нарваткин, — обрадованно подумала Зина. — Сказал же: «По-цыгански буду жить — деньги сами потекут в карман. К вам в село тоже заеду».

Зина знала: у Миколя в Вармазейке есть хороший друг, Трофим Рузавин, с кем сидел в тюрьме.