Переписать сценарий

В зале воцарилась пронзительная тишина. Беляев и Руднев подошли ближе к адмиралу, и …

Шепчутся волны, и вздыхают, и зовут.
Но не поймут они чудные, не поймут:
Там за туманами, вечными, пьяными,
Там за туманами любят нас и ждут…

Офицеры экипажа, присутствующие на пресс-конференции, сгрудились вокруг командиров и вот уже десятки голосов повторяли слова, первый раз услышанные ими на привале по пути из Чемульпо во Владивосток:

И мы вернемся, мы конечно, доплывём..
И улыбнемся, и детей к груди прижмем.
Там за туманами, вечными, пьяными,
Там за туманами песню допоем…

Музыка затихла, а эхо её ещё долго не умолкало, докатившись до имения Ай-Тудор, где великая княгиня Ксения Александровна, прочитав редакторскую колонку газеты «Дальний Восток», несколько раз провела пальчиком по тексту песни, разгладила рукой портрет мужа, перекрестила и прижала газету к своим губам…

Глава 42 Месть — это блюдо, которым можно подавится

Генерал-адмирал русского императорского флота Великий князь Алексей Александрович, именуемый за глаза «семь пудов августейшего мяса», хлопнул газетой по журнальному столику так, что жалобно звякнул стоящий на нём «кузнецовский фарфор».

— Предлагаю примерно наказать! — загремел он, извергая глазами стрелы и молнии. — Это неслыханно! Нарушая все приказы и инструкции! Вот смотрите, Ваше Величество, — и великий князь начал загибать толстые пальцы:

— Без высочайшего дозволения покинул пределы Российской Империи и оказался в Корее.

— Самовольно принял на себя командование крейсером и канонерской лодкой и погубил их.

— Устроил погром в нейтральном порту Чемульпо, уничтожил имущество иностранных подданных, а сам порт привёл в полную негодность.

— Якобы у каких-то американцев реквизировал подвижной железнодорожный состав… Без чьего-либо согласия подчинил себе охрану миссии и потащил их без приказа через всю Корею в Пусан.

И вот теперь это показное вольтерианство, это снискание дешёвой популярности у холопов, — князь брезгливо покосился на лежащую на столике газету «Дальний Восток» с портретом Александра Михайловича на первой странице.

— Да-да, — кивнул министр иностранных дел Российской империи граф, Владимир Николаевич Ламздорф, — особенно возмутительно это варварство по отношению к имуществу иностранных подданных, наше ведомство уже получило протест из Британии, и думаю, скоро такой же придёт и из САСШ.

— А что говорят наши союзники? Что слышно во Франции и Германии? — глядя в окно, и не оборачиваясь на собеседников, спросил Николай Второй.

— Если Вы про ту бульварную прессу, Ваше Величество, то стоит ли ей придавать какое-то значение? — смутился Ламздорф.

— Ну почему же не стоит? Алексей Александрович не побрезговал обратить на неё внимание, — император обернулся и кивнул в сторону журнального столика с газетой. — Нам просто стоит взять с него пример. Итак, что там про нашего Сандро пишет Европа?

Став моментально пунцовым и стараясь не смотреть на генерал-адмирала, граф прошелестел одними губами:

— «Де телеграф», которую цитируют теперь во всех других изданиях, пишет, что среди абсолютной и дремучей некомпетентности высшего командования России, наконец-то появился луч света, вселяющий надежду…

Император, кивая в такт словам Ламсдорфа, подошёл к великому князю, заложил руки за спину и насмешливо глядя ему в глаза, повторил, чеканя каждое слово: «абсолютной и дремучей некомпетентности»… Уважаемый дядюшка, это случайно не про Вас?…

Если бы Николай II хотя бы примерно представлял, какие тектонические сдвиги могут вызвать его слова, какие тайные пружины он нажимает, просто шутливо общаясь с собственными родственниками, он бы принял обет молчания или говорил бы как можно меньше и исключительно по делу. Но последний российский император был счастливо избавлен от такого дара, как проницательность и политическое предвидение, да и вообще от всех тех способностей, которые отличают государственного деятеля от политического профана…

Отец Николая Второго, император Александр Третий отметил в своём дневнике 1892-го года, когда наследнику было уже 24 года: «Он совсем мальчик, у него совсем детские суждения». «Сущее дитя» таковым оставался и в статусе цесаревича, и в статусе самодержца, отца семейства, позволяя себе выходки, которые допустимы для подростка, но крайне нежелательны для монарха.

Сейчас он просто дал выход комплексам, и не упустил возможность вставить шпильку своему дядюшке, которого он не любил, и втайне побаивался. Все неудачи этой «маленькой победоносной войны» с Японией, сыпавшиеся на монарха, как из рога изобилия, настоятельно требовали найти «козла отпущения», и вдруг, так удачно с этой газетой открылся дядюшка… Не грех было не съязвить, и сбросить с души, таким образом, груз личной ответственности за происходящее.