Переписка 1992–2004

Эта тоска от неисправимости России, от ее глухоты, немного развеянная новизной до примерно поздней осени 1993 года, сейчас, по-моему, имеет прочно утвердиться, и тут причина может быть одинакового настроения у Вас и у меня, отъезда Аверинцева и многого другого. Мое предсказание о неизбежной проблеме с передачей власти оправдалось в самом худшем, зловещем виде, как невозможно было даже и вообразить: под ковром подозрительно благополучных «выборов президента» уже такая возня, что старая начинает казаться эффектной по крайней мере. Об общей ситуации я сужу по тому, как мы с Ольгой мечемся в поисках решения о своем издательстве, об отношении к мародерам, о подаче заявок на гранты и везде тупик, невозможность чистоты и ясности. Хорошее во всем этом именно необходимость постоянно принимать решения, что мне нравится в противоположность Вашему мнению обо мне. Другое дело, что обычно я даю себе принять решение только в самый последний момент, но от этого тем определеннее.

«Депрессия…» Если бы я мог так назвать свое всегдашнее уже теперь почти состояние, но оно хуже любой неименуемой серой болотной грязи, и даже так я оскорбляю благородное болото и идеализирую себя. То, что еще дает мне право как-то дышать, уже давно не я, в котором «ничего хорошего не помню», а мне не принадлежащее, очень далекое и такое редкое. Как глухо все. Надо смотреть, что с «сонным телом» моим и других людей, и оно такое, какое оно есть, косное и бегемотообразное («гиппопотам» Элиота), т.е. живое и настоящее, только когда человек его заметил и при нем стоит сторожем. Вы заметили, знаете и стоите, это я называю «стоянием», поэтому о. Димитрий говорит хорошо о том, во что Вы «впадаете». «Хуже не бывает». Нет, хуже и жутко сразу становится, когда вместо депрессии начинается слепая, глухая и губительная паника, которую люди называют бодростью, активностью, жизнью, еще не дай Бог успехом и благополучием. Разумеется, нам теперь трудно выйти из нашей какой-то абсолютной нищеты (скоро отключат телефон, будут выселять из квартиры, но мы ни разу не пожалели, что отказались от банковских процентов) именно из-за затягивающей настоящести этого положения.

В Москве Айрапетян до 7.10. Завтра я пойду видеть Зализняка. Не пригласите ли Вы нас? Не продумав и части Вашего письма, я закрываю это мое с нашими постоянными мыслями о Вас —

В. и О.

Азаровка, 4.10.1996

Дорогой Владимир Вениаминович,

сегодня принесли Ваше письмо, а завтра или послезавтра за нами приедут и перевезут в город. Но все же мне хочется написать Вам, как всегда: Ваши письма каким-то удивительным образом выводят меня из обычной графофобии — или даже логофобии. Не знаю, как у других, а по собственному опыту могу сказать твердо, что речь принадлежит не говорящему, а тому, к кому она обращена: и самый факт речи, и ее «содержание», и строение. Может быть, у Горация было похоже: я тут перечитывала том Горация — в ужасных в общем-то русских переводах — и почувствовала, насколько эти строфы вызваны слухом Мецената, состоят из этого слуха. Опять Ахматова:

Пусть все сказал Шекспир,

милее мне Гораций:

Он сладость бытия таинственно постиг.

С эпиграфом: Rosa moretur. (Как Вы заметили, цитирую по памяти, с ошибками.) И в эту сладость бытия входит и возможность стихотворного послания живому и знакомому лицу — такая редкая: ведь это не то что писать в пространство, потомкам или еще куда-нибудь…

Читаю Вашего Паламу (которого раньше читала в переводе Мейендорфа): мне так нравятся найденные Вами слова. Какой труд и внимание. Как я ненавижу эти названные Вами переводы. […] Помню, Pia Pera [26] прочла сонеты Петрарки по-русски, работы С. и валялась по комнате от смеха: «Это пародия? Удачная пародия». И сил нет от этих бойких. И здесь они, под новыми названиями (опять безобразными: бывший пропагандистский журнал «Советская литература» называется теперь GLAS и издает его та же дама!), и в любой стране я именно их встречаю (партнеры!), и по «Свободе» они же. «Ваше время и власть темная». Тот же Вознесенский читает на митинге: «Сборная духа, не проиграй!» Pas mal, как замечал Папа. А всего отвратительнее, пожалуй, русская тема (не Русская — и даже не та русская, грязная, о которой Вы пишете, а мордобойная: она доносится сюда по московской программе TV — и боюсь, именно за ней недолгое, но мрачное будущее). Пока что можно все это выключать и устраняться.

Вчера у нас в поле горела скирда. Я пошла туда и сидела у этого сооружения с едва пересиливаемым желанием войти. Не сгореть, а просто пройти сквозь, как Данте в конце Чистилища. Наверное, это вполне возможно. Танцуют же в Болгарии на углях. Вместо этого я сегодня искупалась в нашем святом ключе: вода сейчас почти как огонь. «Вода, огонь, меня не тронь!» помните эту приговорку от комаров в детстве?