Переписка

Мы продвигаемся на Москву. Меня встретили в полку так радушно, что я сразу почувствовал себя хорошо.

Живется нам лучше, чем раньше. Старым офицерам дают вестовых и верх<овых> лошадей, что очень облегчает жизнь здесь.

Жители относятся к нам великолепно.

Асенька, в Харькове был у Алексеева.[341] Он редко милый человек — если хотите все знать об Марине — напишите ему по адр<есу>: Харьков, Угол Московской и Петровского пер<еулка> — Отдел Пропаганды — Театральное отделение Владимиру Васильев<ичу> Алексееву.

В Москве будем к Рождеству.

Пра, Макса — Асю — Майю — и всех друзей целую и люблю

Ваш Сережа

Е. О. КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ И М. А. ВОЛОШИНУ

12 мая <19>18 г

Новочеркасск

<В Коктебель>

— Дорогие Пра и Макс, только что вернулся из Армии, с которой совершил фантастический тысячеверстный поход.[342] Я жив и даже не ранен, — это невероятная удача, п<отому> что от ядра Корниловской Армии почти ничего не осталось. — Сергей Иванович[343] (— мой друг, к<отор>ый жил у вас) убит в один день с Корниловым[344] под Екатеринодаром. Брат Саши Говорова дважды ранен, москвич Богенгардт Всеволод Александрович,[345] если Вы его помните, был ранен в живот и теперь выздоровел. — Не осталось и одной десятой тех, с которыми я вышел из Ростова. Для меня особенно тяжела потеря Сережи Гольцева.

— Но о походе после. Теперь о Москве. Я потерял всякую связь с Мариной и сестрами, уверен, что они меня давно похоронили и эта уверенность не дает мне покоя. Пользовался всяким случаем, чтобы дать знать о себе, но все случаи были очень сомнительны. Пра, дорогая, громадная просьба к Вам — выдумайте с Максом какой-нибудь способ известить Марину и сестер, что я жив. Боюсь подумать о том, как они перемучились это время. Сам я тоже нахожусь в постоянной тревоге о них. Если Вам что-либо известно — умоляю известить телеграммой по адр<есу>: Новочеркасск — Воспитательная ул<ица> дом Вагнер — подпор<учику> Эфрону. — Живу сейчас на положении «героя» у очень милых — местных буржуев. Положение мое очень неопределенно, — пока прикомандирован к чрезвычайной миссии при Донском правительстве. М<ожет> б<ыть> придется возвращаться в Армию, к<отор>ая находится отсюда в верстах семидесяти. Об этом не могу думать без ужаса, ибо нахожусь в растерзанном состоянии. Нам пришлось около семисот верст пройти пешком по такой грязи, о к<отор>ой не имел до сего времени понятия. Переходы приходилось делать громадные — до 65 верст в сутки. И все это я делал, и как делал! Спать приходилось по 3–4 ч. — не раздевались мы три месяца — шли в большевистском кольце — под постоянным артиллерийским обстрелом. За это время было 46 больших боев. У нас израсходовались патроны и снаряды — приходилось и их брать с бою у большевиков. Заходили мы и в черкесские аулы и в кубанские станицы и, наконец, вернулись на Дон. Остановились, как я уже говорил в 70 верст<ах> от Ростова и Черкасска. Ближе не подходим, п<отому> что здесь немцы.

Наше положение сейчас трудное — что делать? Куда идти? Неужели все жертвы принесены даром? Страшно подумать, если это так.

Буду с нетерпением ждать вашей телеграммы и письма.

Изголодался по людям. Так бы хотелось повидать совсем своих.

Привет — целую

Сережа

12 мая <19>18 г.

Новочеркасск

Новочеркасск 28 мая <19>18 г

<В Коктебель>

Дорогая Пра, письма — Ваше и Макса — меня очень обрадовали — первое, что я получаю за все это время.

Не разделяю Вашего мрачного взгляда на будущее России. Сейчас намечается ее выздоровление и воссоединение и в ближайшем будущем (два — три года) она будет снова великодержавной и необъятной. Никто ее не сможет ни разделить, ни растоптать.

Говорю это, основываясь на фактах, о которых расскажу при свидании.

— Рвусь к Вам и, кажется, удастся вырваться недели на две. Только что перенес первый приступ возвратного тифа — жду повторения и по выздоровлении постараюсь выехать.

Я очень устал и даже не устал, а постарел: мечтаю о креслах, внуках и…. мемуарах.

Будьте здоровы — милая Пра — Целую Вас и Макса

Сережа

Спасибо Максу за стихи. Каковы они — не могу сказать, потому что принимаю теперь все восторженно. Необходимо об очень многом тебе — Максу — рассказать, но в письме — неудобно. Меня судьба опять бросила в самый центр будущего переворота. Но… я потерял вкус к ним — тем более, что последний переворот будет очень невкусным.

Пишите! Ваши письма для меня — большая радость.

Апр<еля> 12 дня 1919 г

<В Коктебель>[346]

Дорогие — Христос Воскресе![347]

Праздников в этом году я не видел. В Симферополе пробыл всего два дня и в Благовещение выступили на фронт. В Св<етлое> Воскресение сделали тридцативерстный переход, а с Понедельника были уже на фронте. 3 Апр<еля> был в бою. Выбивали красных с высот и сбили несмотря на сильнейший огонь с их стороны. Сейчас мы зарылись в землю, спутались проволокой и ждем их наступления. Пока довольно тихо. Лишь артиллер<ийский> огонь с их стороны. Живем в землянках. Сидим без книг — скука смертная.