Переписка А. П. Чехова и И. Н. Потапенко

Я уеду из Петербурга за границу 3-го сентября, а вернусь обратно числу к 25-му. Меня совершенно измучили камни. Двое суток шли. Теперь я бросил есть и пить. Ем только куриную котлету, хорошо прожеванную поваром и двумя лакеями, а пью чай. Играл в Москве на скачках и выиграл 70 р. Кугель сообщил мне, что Соловьев настаивает, чтобы «Русская мысль» пригласила тебя редактором. Это — серьезно. Меньше шести тысяч не бери. Меня он хочет «назначить» редактором «Московского листка», так как ему известно, что для меня меньше 12 тысяч никак невозможно. Правдин что-то просил меня передать тебе о его благодарных чувствах по поводу какого-то присланного тобой рассказа, от которого он в восторге. В Москве, кроме Гольцева и актеров Малого театра; никого не видал. Завтра увижу мертвецов «Русской мысли». Говорят, что Ремезов впал в лихорадку от моей повести из быта гробовщиков, приняв ее за намек на то, что ему пора уже… А у Вукола начинается разжижение мозга. Это — самые свежие новости. Каково — приехать в Москву и — не есть, не пить! У Тестова ем — куриный бульон, в Московском трактире — яйцо всмятку, в Эрмитаже даже не был, а если буду, то стану пить аполинарис.

Будь счастлив. Слышал, что ты получил какой-то «волчий билет» по железным дорогам[29]. Завидую!

Жму твои колени.

Твой И. Потапенко.

[30]

ЧЕХОВ — И. Н. ПОТАПЕНКО 10 октября 1896 г. Петербург

Мне нужно видеться с тобой. Есть дело. Не придешь ли ты сегодня смотреть «Банкрота»[31], который, говорят, идет очень хорошо? Или не побываешь ли у меня около полуночи? Надо поговорить конфиденциально[32].

Твой А. Чехов.

Четверг.

[33]

И. Н. ПОТАПЕНКО — ЧЕХОВУ 22 октября 1896 г. Петербург

Большой успех после каждого акта вызовы после четвертого много и шумно Комиссаржевская идеальна ее вызывали отдельно трижды звали автора объявили что нет настроение прекрасное актеры просят передать тебе их радость[34].

Потапенко.

[35]

ЧЕХОВ — И. Н. ПОТАПЕНКО 26 февраля 1903 г. Ялта

26 февр. 1903.

Здравствуй, милый мой Игнациус, наконец-то мы опять беседуем! Да, ты не ошибся, я в Ялте и проживу здесь, вероятно, до 10–15 апреля, потом поеду в Москву, оттуда за границу. Если случится, что тебе будет неизвестно, где я, то адресуй письмо в Москву, Художественный театр; оттуда мне перешлют.

Теперь насчет журнала[36]. Во-первых, ты не писал, в чем должны будут заключаться мои обязанности как издателя; о деньгах ты пишешь, что они не нужны, жить в Петербурге я не могу и, стало быть, ни участвовать в деле, ни влиять на него я буду не в состоянии; и это тем более, что всю будущую зиму я проживу за границей. Во-вторых, в издательском деле я никаких конституций не признаю; во главе журнала должно стоять одно лицо, один хозяин, с одной определенной волей. В-третьих, Мамин-Сибиряк и Вас. Немирович-Данченко талантливые писатели и превосходные люди, но в редакторы они не годятся. В-четвертых, в сотрудники к тебе я всегда пойду, об этом не может быть и разговоров.

До 1904 года времени еще много, мы можем еще списаться, столковаться, и ты, быть может, убедишь меня, что я и ошибаюсь.

Здравием похвалиться не могу. Всю зиму прохворал; был кашель, был плеврит, а теперь как будто бы и ничего. Даже писать сел и рассказ написал. Как ты поживаешь? Похудел? Пополнел? Я всегда вспоминаю о тебе с теплым, хорошим чувством. Мои все здравствуют, особенных перемен нет никаких. Впрочем, я женился. Но в мои годы это как-то даже не заметно, точно лысинка на голове.

Жму тебе крепко руку и обнимаю.

Твой А. Чехов.

[37]

1903