Переписка Бориса Пастернака

Не уходит ли у тебя душа в пятки при мысли о договорах? [461] А у меня случилось вот что. Когда я приехал, оба мальчика были в кори. [462] Только они оправились, как старший заболел скарлатиной. Чтобы обеспечить младшему скорейшее посещенье детсада и обезопасить от зараженья, его отделили от заболевшего, а больного с большим трудом пристроили (я нарочно так выражаюсь и не говорю: поместили) в хорошую больницу. Потом у нас была дезинфекция, как до войны, формалиновая, с выворачиваньем всех потрохов и покиданьем дома, и потом с проветриваньем этого маленького авлабара [463] все 31-е число, весь остаток старого года, при восьмидесятиградусном, если ты привык к небольшим преувеличеньям, морозе и вышедших дровах. Оргкомитеты были все в разлете, и нам пришлось все это поднять самим, самыми смертными и демократическими средствами. Неделю мы были отрезаны при общем вое соседей от воды и всего с нею связанного, а когда 1-го сели с Зиной друг против друга выяснить, кто из нас первый не выдержит этих молчаливых переглядок и рассмеется, поучительную эту игру прервали телефонным сообщеньем, что заболел и Лялик, отделенный младший сын 3<инаиды> Н<иколаевны>, но сверх ожиданья это не скарлатина, а ветряная оспа, и завтра я его с совершенно измучившеюся Зиною перевезу из Трубниковского пер<еулка> домой. Я нарочно даю тебе это коротенькое резюме всего проверченного и проработанного, чтобы с его помощью измерить степень того легкомыслия и оптимизма, или энтузиазма, уж не знаю, право, как лучше это назвать, – которые я вывез из Грузии. Потому что, несмотря на все перечисленное, чувствую я себя так, точно мне сейчас в «Ориант» [464] и, миновав обоих парикмахеров, я в конце коридора открою дверь и, о радость! – ты будешь ерошить волосы и рвать бумажки, а Гольцев [465] – лежать под пледом с ячменем. Нет, каков заряд-то, а? И вовсе не винный какой-нибудь, а более глубокий и широкий, черт знает, в чем он, опять не знаю как сказать.

Наслышаны мы, между прочим, что не меньше нашего полюбился вам Шаншиашвили Сандро. [466] Я давно догадывался, что: если говорить о людях, он гораздо ближе тебе, чем, скажем, Юрин [467] или Колосов, [468] и даже симпатичнее Кирпотина. [469] Надо ли говорить, что я вполне разделяю твою симпатию и, например, даже не сравнил бы его с Никулиным. [470] Но прости мне этот тон (это ощущенье «Орианта»; помнишь пытку коньяком (Арсенишвили, [471] Гаприндашвили [472] и пр.)?). Как твоя работа? Не заставят ли нас делать одно и то же? Списываешься ли ты с Мицишвили? [473] Помнишь ли ты вообще что-нибудь? Да жив ли ты, черт побери, если уж на то пошло, и что с тобой, наконец?!

А я, может статься, подзаймусь грузинским, но не раньше, чем оргкомитеты переведут на положенье пожарных команд, с ночными дежурствами и вызовом на дом по первому требованью, а также изобретут сыворотку ото всех детских болезней сразу. Еще в скобках: ориантизм тона возможен благодаря тому, что у Адика болезнь в очень легкой форме и все у Жени тоже благополучно. И ты не поверишь, представь себе, я наравне с сулемою и лизолем переводил все это время Чиковани и Абашидзе, [474] ведрами, изо дня в день. Не хочу и за глаза обижать названных: у Чиковани замечательный есть материал – «Мингрельские вечера», не шутя восхитительный, и тот я переведу как-нибудь в другое время, [475] потому что его можно переводить без рецепта. В предвиденьи конца страницы я чувствую совершенную беспомощность перед Марией Константиновной: ты, наверное, чтобы подать себя большим планом (хотя это не в твоем характере), таких гадостей нарассказал про меня, если вообще обмалвливался, что никакими поклонами теперь делу не помочь. Если это не так, то потрудись передать ей самый сердечный на свете привет, и знай: от меня он, собака. Зины нет здесь, она с младшим и лишь завтра переедет. Урывками читала она (оцени условия) «Кл<ятву> в тумане» [476] и восхищалась.

Хотя переводы Ч<иковани> и А<башидзе> чудовищные, но тем не менее, однако, я дал их Колосову, в «Молодую гвардию». [477] Лучше будут, – звездану. [478]

Письмо не подписано. На конверте: «От Б. Пастернака. Москва, 19, Волхонка, 14, кв. 9. От чистого сердца».

Пастернак – Тихонову

<Переделкино> 2.VII.<19>37

Николай,

кругом такой блеск, эпоху так бурно слабит жидким мрамором, что будет просто жалко, если ты так и не узнаешь, как мне понравилась твоя книга. [479]