Переписка из двух кварталов

Наши девушки мечтают выйти замуж за богатого, нимало не интересуясь, как заработано это богатство, наши юноши ищут место поденежней и, как правило, не поднимают вопросов, на что используется их труд работодателями. Обслуживание пиратов, бандитов и преступников считается не постыдной сделкой с дьяволом, но желанной работой, потому что за нее платят деньги, не виданные теми, кто не сумел приблизиться к властно-криминальной кормушке. Мы перестали отличать добро от зла, нравственное от безнравственного, заменив эти пары иными: "выгодно - невыгодно"; "приятно - неприятно", и потому мы, вместо того чтобы сопротивляться злу, избираем для себя путь соучастия в нем, так как не видим больше в зле зла.

В Вашем письме разбор моей статьи начинается с "зацепки" - Анны Карениной. Здесь меня отчасти подвели выразительные особенности моего языка. Я вовсе не хотел сказать, что отношения Анны с графом Вронским были для нее "интрижкой" или что она бросилась под поезд "от дури". Произнося цитированную Вами фразу, я хотел как раз показать неверность таких вульгарных интерпретаций и подвести читателя к пониманию истинной трагедии Анны: "Трагедия Анны в том, что она сознавала неотвратимость страшного воздаяния за измену мужу, но страсть влекла ее к любовнику, а противостать страсти не хватало волевых сил". То есть Анна понимала: то, что творит она, есть зло, влекущее за собой неотвратимое возмездие Божие, но не творить этого зла она не могла. И в результате - гибель.

Помните, как мастерски описал Толстой путь Анны на вокзал в день трагедии? "Борьба за существование и ненависть - одно, что связывает людей" стало в эти часы ее idбee fixe. Все встречные казались ей отвратительными, уродливыми и затевающими какое-то гадкое дело. Это - типичная черта демонического одержания. И причина одержания ясна: Анна жила во грехе, бросив мужа, совершив клятвопреступление, постоянно снедаемая подозрениями и муками ревности к Вронскому. Из такого состояния души есть два выхода: или глубокое раскаяние в содеянном и возненавидение греха, или - смерть. Раскаяние пришло, но в момент смерти. Последние слова Анны, уже под колесами вагона: "Господи, прости мне всё!"

Вы полагаете чувство Анны к Вронскому "внезапным пробуждением женского сердца", просто чувством, прекрасным самим по себе. Но Толстой не случайно ведет в романе два женских сердца - Анны и Кити. Сердце Кити пробуждается Левиным на добро и жизнь. Сердце Анны - графом Вронским - на зло и смерть. И не случайно в их последней встрече Кити думает об Анне с любовью, а Анна о Кити - с ненавистью. Любовь бывает разная. Демоническая любовь эгоистична до самоистребления в ненависти, божественная любовь - жертвенна, до отдания своей жизни ради другого. "Моя любовь всё делается страстнее и себялюбивее", - думает Анна по дороге на вокзал. Она вовсе не жертвует собой ради любимого, она желает самой своей смертью досадить Вронскому и избавиться от муки греха. "Туда! - говорила она себе, глядя в тень вагона на смешанный с углем песок, которым были засыпаны шпалы, - туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя". В таком чувстве нет ничего от "белого огня Божьей любви". Если уж на манер Цветаевой цветить огни, то это - черное пламя ада.

Желая подтвердить божественный источник любви Анны, Вы призываете имя другой одержимой страстью женщины, вспоминая Федру у Еврипида и Расина. Но две эти Федры - очень разные героини. "Федра" Расина - утверждение нравственного закона, о чем в предуведомлении пишет сам трагик: "Страсти изображаются с единственной целью показать, какое они порождают смятение, а порок рисуется красками, которые позволяют тотчас распознать и возненавидеть его уродство. Собственно, это и есть та цель, которую должен ставить перед собой каждый, кто творит для театра..." Федра Расина - жертва демонической страсти к пасынку, насланной на нее разгневанной Афродитой. Она предпочитает смерть позору и умирает не ради любви и любимого, но от стыда за свою любовь и желая хотя бы смертью победить ее. "Позор моей любви, позор моей измены меня преследует... Смерть! Вот прибежище от всех моих несчастий".

Еврипид, однако, тоньше Расина в изображении действительных чувств, их мотивов и последствий. Не случайно древние единогласно именовали его "философом на сцене". И его Федра борется с "внезапным пробуждением женского сердца" всеми доступными средствами, а отнюдь не следует за его порывами, как советует кормилица. Федра свое чувство полагает ужасным, а не прекрасным. "Несчастная! Что я, что сделала я? / Где разум? Где стыд мой? Увы мне! Проклятье! / Злой демон меня поразил... Вне себя я / Была... бесновалась... Увы мне! Увы!" Если уж нельзя победить страсть, то хотя бы не выдать ее и умереть: "Я думала потом, что пыл безумный / Осилю добродетелью... И вот / Когда ни тайна, ни борьба к победе / Не привели меня - осталась смерть. / И это лучший выход. <...> Пускай для той проклятий будет мало / Со всей земли, которая с другим / Впервые обманула мужа".