Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

От всего сердца благодарю Вас, дорогой мой, за Вашу доброту и участие к моему приемышу, Влад[иславу] Альб[ертовичу]. Он в настоящее время ничего не сочиняет, и я вижу вообще, что его обескуражили прошлогодние его занятия с Губертом. Он, т. е. Губерт, слишком жестко, слишком профессорски относился к его музыкальным порывам, к его молодым горячим увлечениям; он никогда и ничего не похвалил, он игнорировал мысли, он только критиковал форму изложения, т. е. научные стороны музыки. По-моему, это и неправильно и недобро. Я хочу сообщить Вам мой взгляд на этот предмет, милый друг мой, но, прежде чем сказать его, я должна оговориться, почему я считаю себя в праве судить об музыке. Музыка есть общее достояние, потому что ее свойство есть действовать на сердце, на чувства, ее призвание есть развивать эти чувства, смягчать нравы, так сказать, цивилизовать сердце. Только в таком смысле она и имеет право существования. Музыка — не наука, которая призвана открывать истины, в ней нет истин, — всё то истина, что хорошо, всё то хорошо, что нравится и что нравится массам, а не тесному кружку музыкантов, потому что, повторяю, музыка больше всякого другого искусства принадлежит человечеству, потому что она идет непосредственно к сердцу, а сердце у каждого есть, следовательно, каждый и может судить о музыке. Вот почему, дорогой мои, я позволяю себе говорить Вам, как я подразделяю музыкальную критику. В музыке есть две стороны: мысли — это дар божий, и изложение их — это дар науки. Может быть очень неумело и дурно изложение, но, тем не менее, красивая мысль сохраняет свое достоинство, и мне кажется, что добрый профессор должен и похвалить за красивую мысль, чтобы не отнимать бодрости, веры в себя у своего ученика, в особенности, если этот ученик — человек развитой вообще и такой впечатлительный в особенности, как Влад[ислав] Альб[ертович]. Я же, с своей стороны, по общему праву, как я выразила выше, утверждаю, что у него бывают очень красивые мысли. Красивыми я называю те, которые хватают за душу, раздражают нервы, и таких я у него знаю очень много, так что после его визитов к Губерту я его, т. е. Влад[ислава] Альб[ертовича], очень часто спрашивала: “а что он сказал о том или об этом мотиве?” — и всегда получала в ответ: “он ничего не сказал”. А с научной стороны Губерт, конечно, всегда порицал, — ну, с этой стороны я не могу судить ничего, но что касается богатства фантазии, наплыва мыcлей и часто очень трогающих, то у него их много. Мне могут сказать, что, вероятно, Губерту эти мысли не нравились. Я не буду отрицать этого, но скажу, что если у профессора совсем другой вкус, чем у его ученика, то он может только обескуражить своего ученика, что и произошло с Влад[иславом] Альб[ертовичем]. Мне его до бесконечности жаль. Человек всю свою душу, всего себя кладет в музыку, занимается он очень многим (по своей службе у меня), но любит, лелеет, боготворит музыку одну. Впрочем, не совсем верно; еще он очень бережет меня, о моем здоровье, о моем спокойствии, о моих развлечениях он заботится неустанно, неусыпно. Я горячо благодарна ему за его заботливость обо мне; только бог может его наградить за это. Вот Вам, дорогой мой, мои ощущения по поводу моего бедного воспитанника Влад[ислава] Альб[ертовича], и так как я увидела, какое действие на него произвели занятия с Губертом, то уже в нынешнем году я ему отсоветовала заниматься с ним.

Будьте здоровы, дорогой мой, несравненный. Не забудьте, пожалуйста, уведомить меня, в какой день и с каким поездом Вы приедете в Плещееве. Ведь Ваш Алеша будет с Вами? Всем сердцем беспредельно Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

225. Чайковский - Мекк

[Скабеево]

23 августа [1884 г.]

Как я Вам глубоко благодарен, милый, бесценный друг, за ответ Ваш и за то, что Вы так скоро разрешили вопрос о моем будущем местопребывании, а вопрос этот начинал очень беспокоить и смущать меня. Я, конечно, не сомневался, что Вы окажете мне гостеприимство, но всё же был глубоко тронут и страшно обрадован письмом Вашим. Всякое Ваше одолжение Вы делаете так, что получить его есть не только удовлетворение желания или нужды, но радость. Письмо пришло вечером, и я от радости, от предвидения всей прелести моего будущего житья почти всю ночь заснуть не мог. Благодарю Вас со всей горячностью, на какую способно мое сердце, полное любви и благодарности к Вам.