Читаем Переписка. Письма митрополита Анастасия И.С. Шмелеву полностью

Прошли красные деньки. Был дождь, я умудрился на три дня схватить большущий насморк. Пока прекратил купанье, произошел перелом: подули ветры и настала неотвратимая осень. Нельзя думать ни о купаньи, ни о жженьи. Я, как прогулявший школьник, с испугом сообразил, сколько надо написать и сделать, и со страху написал до 100 писем. Но конца им, а особенно ненаписанным статьям, не видно. Не собрались ни в одну экскурсию: не видели ни Ниццы, ни Монако, ни Ментоны9. Хочется в последние дни напречься и хоть раз выехать к востоку. А тут на дороге еще взваленное на меня благочинническое собрание в Ницце: мизерно на душе от него, от соприкосновения со сгнившими и испепелившимися людьми.

Тут перехожу к ноющей днем и ночью в сердце трагедии: воскреснет ли, и в ком, в каких людях Россия? Старые – импо-тентны, и безвольны, и шкурны, и без живого огня в душе, и безнадежно невежественны в законах социальных и политических процессов. Нельзя совать даже носа в восстановление России, будучи невежественнее, не говорю шута горохового – Чернова10, а даже плюгавенького жиденка из Агитпросвета11. Но так как никто из левых и кадетствующих (теоретически единственно кое-что смыслящих в современности) не умеет и не хочет бороться с большевиками, то правые идиоты и дикари, в молодой своей массе, остаются все-таки единственным резервом для стихийной, вооруженной чистки русской земли от бесовщины коммунизма. Тут их роль кончается, и надо искать каких-то других, способных к созиданию сил, и более умных, и более нравственных. Где? Левые и либеральные элементы в какой-то мере и в каком-то употреблении пригодятся в дело, но творцами падшей нации и конченого государства быть не могут. Они оскопили себя отречением от национальной физиологии, ослепли от рационализма в жизни и в политике. Государство – не есть юрисконсультом просмотренное и конституированное общество на паях. Не адвокатского ума оно дело, а союз семьи и крови. Не иссяк колодец кровной любви – есть племя, есть нация, есть государство. Адвокатские права и формы – дело наживное. Нет союза крови – нe к чему приставить ни конституции, ни федерации, ни прав меньшинств и проч. И голос крови уже вызывает к жизни к небу восходящую цепь духовных восторгов, проясняющихся народу в виде сладчайших и священнейших видений национального града, мелькнувшего в прошлом, сокрытого где-то и грядущего обязательно, неизбежно, насущно, наверно, ибо жить без этого народу бессмысленно. И этот идеал у народа единый, неотменяемый, непоправимый, если хотите, фатальный, как неотменяема его история, как единственна индивидуальная жизнь человека с неповторимой сердцевиной ее души и тоном ее любви. Провиденциальной православной купели св. Владимира, крестьянской = христианской, святой Руси, Третьего Рима, Китежа Града, «Русского (всеславянского) моря», русской всечеловечности во Христе не подменит никакой адвокат, никакой масон, никакой передовой объевропеившийся инородец никакими революциями, никаким «просветительством» народа. Ибо пустые, бескровные, чернильные души сильны только разрушить, напортить в детской душе масс, но вывести их из полученного таким путем состояния Каина и Хама они не в силах. Может быть, они еще сумеют довести их, по своему прообразу, до уровня Хама шлифованного, цивилизованного, но и только. Дальше живой человек и живая нация кончаются. И вот вопрос: окончательно ли развращен наш народ, окончательно ли он революционерами «американизирован» духовно и, значит, России больше не будет, а так, останется на время какая-то федеративная стерва на съедение ловким, зоологически сохранившимся нациям? Или весь этот революционный разврат есть в глубине ложь, наваждение, гниль на поверхности, а не в сердцевине, и лжи будет конец, и скорый конец: попрет на выздоровление, и попрет здорово, все ускоряясь до нового стихийного вихря? Разве в гнусной, как все, исходящее от Горького, брошюрке его о русском крестьянстве нет уже подземных толчков грозящего взрыва изнасилованной интеллигентами народной души12? Разве в вере Достоевского, потрясающего нас провидчеством, не предуказана неизбежность этого вихревого восстановления благой народной стихии? Разве в начавшемся сейчас в России народном движении около эпидемически «обновляющихся» икон и куполов не пробиваются первые струйки грядущего извержения русского вулкана? Да, близ есть, при дверех…

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное