Переписка. Письма митрополита Анастасия И.С. Шмелеву

Эх, пошел бы пешком к Угоднику! С посошком бы… с чувством! Попробую – на бумаге… Здоровейте, обнимаем Вас, дорогой. А к «злобе дня сего» у меня – устал, с болью. Стена, тьма. Сохранить бы силы – на свое, к чему призван. Иначе – я с винтов сорвусь, – ни-куда нервы, плaчу порой, – и хотел бы стать маленьким-маленьким, и чтобы кто-нибудь взрослый водил меня за ручку! Этим «взрослым» ныне может быть только – Святой, Господня Сила, но надо уметь принять ее, надо уметь молиться. Хочу, учусь… Годы ведь не молился! А умел ли когда? Вряд ли. Разве лепетал ребенком..?

Ну, будьте же здоровы, сильны. Господь да поможет Вам! Ваши Ольга и Ив. Шмелевы.

Дорогая кумушка, Павла Полиевктовна, Оля так измучена хозяйством (о, казнь наша!), что не в силах писать. Я за нее. Спасибо за письмецо. С квартирой не решили и не ведаем, что решим. Куда нам рипаться?! На это лишние нервы надо и – деньги. Так что спасибо за предложение помочь нам с мебелью, – где нам обзаводиться, постояльцам жизни! Будем протирать чужое – за свои денежки-гроши. Помнится мне, что у Metro в конце парка, когда ездили в Сергиевское подворье, строится дом с маленькими квартирами. Я даже сам было загорелся – ах, ко всенощной-то ходить! – Юля побежала справиться (на Пасхе было), а контора заперта. С тем и уехали. Мы как бы – в ветре, куда понесет. Даст Бог день – даст и кров, и пищу. Отсыпайтесь и оздоровляйте Антона Владимировича и себя. В Париж – как всегда, ибо связаны хозяином, который там садовничает. Ивик целует Вас и Антона Владимировича. Отдыхает, заморился паренек, перешел в 7-й класс (их 11 там, в лицее). По арифметике вторым! Остальное – среднее. Да 2 месяца был без присмотра, без репетиторства. Мать-то – в хлопотах! Хорошо и так. Лишь бы идол-то не потревожил.

Ольга Александровна с утра до ночи – на ногах, ужас. Одной посудой подавиться. 4 еды в день, с чаями-то! Да еще, для экономии, тайно от меня – стирает. Я, говорит, тряпки для кухни, нельзя же их прачке! А какое там тряпки! Борюсь, умоляю… Убивает себя, внутреннее свое, работой. Да, итоги. 14-го ст. ст. (не для поздравления сие пишу!) – 35 лет нашей свадьбы106… Ах, как все больно. А 1-го было 35 лет, как я напечатал 1-й рассказ «У мельницы» в «Русском обозрении» (толстый журнал покойного К. Леонтьева), зеленый студент107! Подарил на свои, заработанные невесте, за неделю до свадьбы (бедные мы были) конфеты, цитру и эмалевые краски для раскрашивания глиняных кувшинчиков… Вот, сидел вечером 1-го числа, – и заплакал, все вспомнил… И такая скорбь, боль… Она подошла тихо, тихо поцеловала в голову, постояла. А у меня слезы, слезы боли и горечи… – за что отнято единственное, наше?! Правда, светлое не помнится, будто. Было и его, и много. Но… боль все кроет. Вот и наши юбилеи, у семи дорог. Но – Господи! – мы хоть под хорошим кровом, а сколько, сколько… что говорить! Простите, расписался. Скулю. Не надо бы так. Да эгоистичен человек, отдать часть из себя грезит, растрепать… Да где!.. Надо уметь клапаны затыкать – и не смотреть «в ту сторону, где больно». Тут – нужна духовная пристань. Где – она? Надо и ее уметь найти, и причалы иметь, чалки-то… и крючки-кольца, а то сорвет. К св. Отцам идти. Да неопытен я. И свой голос еще не затихает. А надежд у меня, у нас – никаких. На починку-то сердца. Надо его как-то другим сделать, – новое. Хожу около Господа, и не вижу. Глаза надо новые… Где же сей хирург-окулист?!

Ну, простите скулу. Будьте здоровы. Затянуло все небо, вихрь. Дождь будет. Я люблю дождь. Солнце – раздражает. Когда душу теснит – солнце особенно режет. Дождь, лей не жалей. Помните Короля Лира108? Все мы – в некотором роде такие Лиры, только вот зрячие. И можем мерить его мерой: тигр страшнее волка, пропасть – огня. И спасение наше – в относительности. А кругом – мир пляшет!

Ну, целуем Вас все трое. Олечка просит простить ее, что не черкнула: Павла Полиевктовна, говорит, поймет меня. Ну, а я, как присяжный писать, – расписался.

Любящие Вас – Ольга, Ив. Шмелев и на довесок Ивик.

26/13. VII. 1930.

Bagnoles

Дорогой Иван Сергеевич!